Сведения о существовании у карел в прошлом таких социальных организаций, как род и племя, сохранились, наряду с письменными источниками, в фольклоре, в памяти народа. В карельских эпических песнях нередко можно встретить такие строки: «Muistan suvun, muistan rovun, muistan helien heimokunnan» — «Помню племя, помню род, помню прославленную родню».
К ранним формам родственных организаций карел можно отнести упо-минаемые в писцовых книгах так называемые «перевары». В литературе переварам уделено крайне мало внимания. Они рассматриваются как древний пережиток даннических отношений, как административные округа, возникшие в связи с повинностями на-селения «доставлять мед для княжеского медоварения». В дореволюционной исторической литературе термин «перевары» пытались этимологизировать также исходя из карельского языка: pereh (семья) и vaara (возвышенность); допускалось, что территория перевар составляла в прошлом владения карельской семейной общины.
Следующей, более изученной, ступенью эволюции родовой организации у карел можно считать патронимию, о которой упоми-налось в связи с поселениями. На Севере патронимия занимала не одно, а целую группу небольших поселений, в отличие от юж-норусской патронимии, живущей скученно (в одном селе, квартале или улице). Это и понятно, поскольку длительное время на территории Карелии большое распространение имели не много- дворные, а малодворные деревни, и патронимическая группа жила разбросанно, в соседних малодворных деревнях. Естественно, что северная патронимия распалась значительно быстрее южнорус-ской. По всей вероятности, уже в XVI в. родственные патрони-мические группы находились в состоянии распада. Весьма любо-пытна высказанная М. В. Битовым догадка о том, что коренное население Карелии в XV—XVII вв. жило более крупными коллек-тивами, чем пришлое русское, которое еще не успело «обрасти». Он обратил внимание на то, что в документах, в частности в дан-ной шуньжан XV в. Вяжицкому монастырю, имена явно не русского происхождения — Тойвод Идуев, Петр Адкин, Яков Орин, Кивал Тойвод (?) названы вместе с «детми и с племенем», тогда как «Иван Кондратове з братьею; Василей Тимошкине з детми и Кирка з детми».
Значительный интерес представляют документы XVI в. (куп-чие), упоминающие «волощан (жителей волостей)—подужемцы, маслозерцы, пебозерцы», которые продают Соловецкому монасты-рю свои «угодья», исстари принадлежавшие им, их отцам и дедам. По всей вероятности, тогда шел интенсивный процесс распада семейной общины. Документы этого периода часто упоминают складников — лиц, заключавших договор об общем ведении хо-зяйства, совместной обработке земли, совместном проживании. Складниками могли быть либо посторонние люди, либо свойст-венники. В XVII в., с развитием товарно-денежных отношений, на смену складничеству приходит долевая деревня, возникновение которой следует связывать, прежде всего, с разложением семейной деревенской общины.
Наряду с большими семьями существовали и малые, которые со временем вновь разрастались (когда дети подрастали, женились и оставались жить в семье отца). Длительное сохранение больших семей в условиях Севера объясняется экономической отсталостью и значительной долей натурального уклада. Малой семье трудно было вести хозяйство, разрабатывать пашню, ловить рыбу, заготовлять железо и т. п.
В XIX в. у карел численность семьи иногда доходила до 22—25 человек. Заметим попутно, что отличие большой семьи от малой состояло не только в ее численности, а прежде всего, в совместном ведении хозяйства представителями разных поколений— отцов и детей. Карельская большая семья (pereh — с. к., люд., лив.; pezoveh — с. к.— гнездо; matkoveh — с. к.— попутчики; joukko— с. к.— большой коллектив; «Avoi, voi! kun on suuri joukko, koko matkoveh!» — «Авой, вой! какой большой коллектив (семья), прямо попутчики!») состояла из четырех, трех поколений, связанных родством по прямой нисходящей линии, т. е. деда или отца с сыновьями, женами и детьми. В конце XIX — начале
XX в. большие семьи чаще всего состояли из родителей и женатых сыновей, реже из женатых братьев, и почти не встречались семьи, включающие, кроме родителей и детей, дядей и племянников.
Главой семьи (izanda) являлся дед или его старший сын, ве-давший всем хозяйством. Домашним хозяйством, наряду с хозяи-ном, руководила хозяйка (emanda)—старшая из женщин, чаще всего жена хозяина, в ведении которой находились скот, приго-товление пищи и хранение продуктов, изготовление одежды и белья. Хозяйке подчинялись все женщины в семье1.
Жизнь большой, впрочем, как и малой, семьи регламентирова-лась издавна установленными правилами и обычаями. Работы в семье распределялись по половозрастному принципу, детей при-влекали к трудовому процессу с самых ранних лет. В старой карельской семье существовала строгая субординация, при этом осо-бым почетом и уважением пользовались старшие члены семьи. Характерной особенностью карельской семьи было уважительное отношение к женщине. Карел, как правило, всегда советовался с женой. Невестка, даже если она являлась женой младшего племянника, имела некоторую власть над сестрами мужа. Не случайно у юшкозерских карел существовала поговорка: «Mie hukka,
Ижанда—izanda, так же как эмянда — emanda от iza и егпа — общефинноугорских слов, обозначавших отца и мать. В современном карельском языке iza и егпа в указанном значении встречаются в людиковском диалекте, а также в компонентах сложных слов во всех диалектах карельского языка: ristiza — крестный, ristiema — крестная, kylyn izanda, -emanda, kodin izanda, mecan izanda и т. п.
tyo lambahat» «Я волк, вы овцы». Так говорила невестка о золовках. Вместе с тем молодуха в течение шести недель, а иногда нескольких месяцев после свадьбы должна была кланяться в ноги свекрови вечером и утром. Ни в коем случае нельзя было появляться перед родственниками, и прежде всего свекровью и свекром, простоволосой, без повойника или сороки, это считалось большим грехом. По-видимому, здесь можно усматривать отголоски обычаев «избегания», направленных в основе своей против близкого- общения родственников, и прежде всего зятя и тещи, невестки и свекра. С другой стороны, например, обычай прятания волос замужней женщиной связан у карел с переходом ее в чужой род и представлением о магической силе волос, в которых таится опасность для рода мужа.
Основные принципы имущественного права карельской боль-шой семьи практически сведены к следующим четырем формулам: равноправие всех членов семьи во владении имуществом; единовластие хозяина, которое ограничивалось только всеми ее взрослыми членами вместе; подчиненность хозяина обычаю, на-рушение которого делало его распоряжения недействительными; равноправие в наследовании между семейными и холостыми братьями: те и другие наследовали от отца равные доли имущест-ва. В основных чертах карельская большая семья напоминала большую семью у русских, но вместе с тем имела некоторые отличия. На протяжении длительного времени в ее недрах про-ходил процесс вызревания малой семьи, связанной в значительной степени с возникновением частнособственнического начала.
В последней четверти XIX столетия, в связи с интенсивным проникновением капиталистических отношений в карельскую де-ревню, идет активный процесс распада больших патриархальных семей. Расшатыванию ее устоев способствовал отход крестьян-ского населения на промыслы, рост общественной активности масс, в особенности молодежи. Малая семья, состоявшая из одной супружеской пары и ее детей, выделившись из большой, получила в наследство ряд ее черт. Главой оставался мужчина — хозяин, имевший власть над женой и детьми. Малые семьи жили само-стоятельно, однако поддерживали тесные родственные связи с бывшими членами семейного коллектива. Большая часть разделов проходила мирно. Иногда к этому готовились предварительно. Например, сообща строили дом, лишь после этого делились. В день раздела хозяйка пекла хлеб, который хозяин разрезал на число участников дележа и выдавал каждому сыну по куску, затем начинали делить имущество поровну. Однако бывали случаи, когда разделы сопровождались крупными ссорами, обидами. Иногда отец, не желавший делиться, «в сердцах» бросал сыну топор и старую ложку со словами «иди, куда хочешь». При раз-делах родители, в силу установившейся традиции, оставались жить с семьей младшего сына, которому выделялась обычно
В прошлом у карел встречалось, хотя и редко, примачество: зятя «принимали» в дом только в том случае, если родители неве-сты были старые и в семье не было сыновей. Примечательна в этом отношении карельская пословица, в которой говорится: «Kodavavy—Kojin loppu».— «Примак в доме — дому конец», Кличка kodavavy (домашний зять) сохранялась за ним на всю жизнь. Положение примака в карельской семье красочно отражено в пословице: «Kodavavyl pidaw ast’ivon sorpil muata, asken roiheze muzikku» — «Примаку надо поспать на бороне, только после этого хозяином станет». Аналогичное положение занимала в семье и незамужняя дочь, старая дева (vanha piika).
У карел имелось вполне определенное понятие о родственных связях, которые делились на первостепенные (кровное родство прямое и коллатеральное, определявшееся по мужской линии), второстепенные (свойственники или родство по браку), третьесте-пенные (духовное родство — кумовство). Для обозначения родст-венников в карельском языке существовал ряд терминов: sugu- laine (sugulaiset), omaizet, kunda, heimokunda, polvi, rodn’a. Об очень дальней родне говорили: «Viaran koivun kautti» — «Это он мне родня через кривую березу». Все важнейшие события в жизни членов семьи (свадьба, похороны) решались на совете родственников, при их самом активном участии. Взаимная гость- ба, взаимопомощь родственников, уважение мнения родни — дав-ние традиции у карел, теснейшим образом связанные с пережит-ками родовой общины.
Возникшие в далеком прошлом термины родства отражали конкретные, жизненно важные взаимоотношения членов семьи, их имущественное положение, право наследования и т. п. Они были довольно устойчивые, сохранявшиеся длительное время. «В то время как семья продолжает развиваться,— отмечал Ф. Энгельс,— система родства окостеневает» . В прошлом родственные связи и понятия имели большее общественное значение, вследствие чего необходимо было четко дифференцировать их. С изменением форм семьи и брака в быту появлялись новые термины, старые утрачивались, хотя и сохранялись в народном творчестве.
Для карельской системы родства не характерна сложность родственной терминологии, как, впрочем, и для всех народов фин-но-угорской языковой группы. Вследствие длительного историче-ского общения карел с русским народом многие термины родства и свойства у них заменены русскими: baba — бабушка, diedo — де-душка, mama — мама, t’ota — тетя, d’ad’a—дядя, svajakka — свояк, svuat — сват, n’evesk — невестка, zeniha — жених, surd’ak- ka — шурин. Наибольшей устойчивостью отличаются термины кровного родства: ета — мать, iza— отец, poiga — сын, tytar— дочь, sisar— сестра, velli — брат. Значительная часть их является общими для всех прибалтийско-финских языков: tytar, sisar — за-имствованы из балтийских; poiga, velli, iza, ema — общефинно-угорские. Родственники по браку (свойственники) имели четко обозначенные термины, среди которых наряду с заимствованными из русского языка, сохранились исконно финно-угорские: nado — золовка, свояченица, vavy — зять, kydy — деверь, kaly — жена деверя, serkku, sevoitar — двоюродные сестра и брат, min’n’a— невестка, appi — свекор, anoppi — свекровь и т. д. Термины свой-ства свидетельствуют о существовании упорядоченных брачных отношений в период финно-угорской общности, поскольку уже тогда имелись различия между родителями супругов, мужей и жен детей, братьев и сестер супругов. Значительный интерес представляют многочисленные метафорические замены терминов родства, богато представленные в свадебных и похоронных причитаниях карел, которые, видимо, связаны со стремлением древних людей уберечь членов рода от воздействия злых сил.
В связи с окончательным переходом к малой семье термино-логия родства у карел резко сузилась. Предаются забвению ряд специальных наименований, обозначавших некоторые степени родства. О них еще помнят наиболее пожилые люди, а молодежь, как правило, их не знает. Этот процесс можно объяснить, по-види-мому, сужением сферы родственных отношений, ограничением ее лишь близким родством.
Традиционная семейная обрядность, выработанная карельским народом на протяжении длительного исторического периода и уходящая своими корнями в глубокую древность, является со-ставной и весьма существенной частью его культуры.
В прошлом карельская девушка стремилась выйти замуж как можно раньше не столько потому, что в семье мужа, которая, в свою очередь, стремилась получить работницу, она приобретала защитника в его лице, сколько из-за того, что оставаться в старых девах (vanha tytto, piika) в деревне считалось позором. В послед-ней четверти XIX в. возраст вступления в брак колебался для жениха от 20 до 30 лет, для невесты — от 17 до 26 лет.
Знакомство чаще всего происходило на молодежных игрищах, которые устраивались как в престольные праздники, приуроченные церковью к тем или иным датам православного календаря, так и в обычное, чаще зимнее, более свободное от сельскохозяйственных работ время. В деревню на праздник из всей округи съезжались родственники. У жителей каждой деревни география праздничных связей имела свои определенные границы, простиравшиеся обычно в радиусе 50—60 км. Молодежь могла «присмотреться», а то и выбрать себе будущего мужа или жену, похвалиться нарядами (один из каналов распространения моды), повидаться с родней, навестить могилы покойных родичей, узнать новости и т. п. Таким образом, праздники имели не только религиозную, но и коммуникативную функции.
С ними теснейшим образом связан так называемый институт ad’vo — гостьба девушек у близких родственников, обычно у тетки или старшей сестры, живших в отдаленных деревнях. В гости ездили зимой и поздней осенью. За девушкой приезжал кто-либо из родни (мужчина) и увозил ее за неделю, а то и две до пре
стольного праздника в гости. Прежде чем отправить дочь в гости, мать, завязав вещи (одежду) дочери в узел, вместе с нею трижды должна была обойти стол (в избе) и при этом говорить заклинание.
Как этот сто; на виду,
гак и раба божья (имя) была бы на виду!
Затем мать подходила к двери, передавала дочери узел с одеждой, широко расставляла ноги, упираясь в косяк двери, и заставляла дочь проползти между ног с тем, чтобы на празднике ее «не спортили» (ei rikottu). Аналогичный обряд оберегания (varotus), символизировавший как бы вторичное рождение, зафиксирован и в свадебном ритуале карел.
В доме родни девушка считалась гостьей, поэтому и сейчас еще можно слышать в деревне пословицу: «Istut kui ad’vo» — «Сидишь, как гостья». Однако, когда хозяева готовились к празднику, она активно принимала участие в предпраздничной большой уборке дома.
Каждая девушка стремилась сохранить и приумножить свою «лемби». В понятие «lembi» народ вкладывал широкий круг пред-ставлений о счастье, физической и духовной красоте, нравствен-ности, девичьей чести, достоинстве, «славутности», привлекатель-ности и т. п. Все эти представления связаны с глубокой древ-ностью, с язычеством.
Считалось, что наиболее благоприятными днями для поднятия (как коллективно, так и индивидуально) лемби являлся период между Ивановым и Петровым днями (24 и 29 июня), а также на рубеже старого и нового года — время святок (vierissan keski). От Ивана до Петрова дня девушке следовало собрать от трех парней по клочку волос, три монетки; все это требовалось положить в ольховый веник, состоящий из «kolmeyheksan lepan var- bus» — «из трех по девять, т. е. 27 ольховых веточек», и рано утром сунуть этот «веник счастья» (lembivasta) в муравейник. В предпраздничную субботу веник приносили в баню, и мать или бабка им парили девушку, приговаривая:
(lemmikas) й имела бы много кавалеров (mielespiettavya — букв.: «в мыслях (уме) держать»).
Каждый вечер, кроме субботы, в деревне устраивались «бесе-ды», в которых участвовала в основном холостая молодежь. Но прийти «посмотреть» их могли и молодые замужние женщины. На беседу девушки и женщины иногда приносили прялки с куделью.
На беседах и гуляньях во время праздников молодежь пела песни, танцевала. Примечательно, что довольно широко исполня-лись песни на русском языке, хотя исполнительницы не вполне точ-но понимали значение воспроизводимого на память текста. Широ-кое распространение по всей Карелии в XIX в. получила карель-ская кадриль, сопровождаемая песнями. У северных карел быто-вали и песни хороводные (piirileikki — танец-игра на кругу).
Нередко девушка выходила замуж прямо с праздника без разрешения родителей. Парень публично протягивал девушке шейный или носовой платок, который она брала за один из уголков. В народе такая форма заключения брака получила название «на кончике платка» («Mani miehella paikan kokassa» — «Вышла замуж на кончике платка») Считается, что эта форма заключения брака являлась наиболее архаической.
Обрядность, связанная с рождением ребенка, практически не отделима от свадебной. Уже во время свадьбы совершалось нема-ло магических обрядов, направленных на то, чтобы новая семья не была бездетной. Карельская пословица гласит: «Lapsetoi
taloi da lindutoi peza yhten vesselymad» — «В бездетной избе да в гнезде без птенцов одинаковое веселье».
В конце XIX — начале XX в. карельские женщины рожали до 16—18 детей, однако лишь незначительная часть их выживала. Высокая детская смертность являлась следствием отсутствия квалифицированной медицинской помощи и должного присмотра
В родильных обрядах карел прослеживаются древние дохри-стианские представления о том, как уберечь, предохранить роже-ницу и будущего ребенка от злых духов, «дурного глаза», порчи. На этот счет у карел существовало множество примет. Например, женщине нельзя было дуть в печь при разжигании огня, иначе у ребенка будет грыжа; чтобы ребенок был спокойным, нельзя было есть на улице; чтобы ребенок не родился мертвым или некрасивым, нельзя смотреть на лицо покойника, а также на
Беременная карелка даже от близких родственников скрывала приближение родов. Если роды наступали дома, она шла в хлев, где заранее готовила место, устлав его соломой. Родив, она сама перекусывала или перерезала пуповину; если под рукой не оказы-валось суровой нитки, она перевязывала ее своими волосами. При трудных родах приглашалась бабка-повитуха, которая прибегала к различным магическим приемам уподобляющего характера: открывались трубы в печах, окна, двери, отпирались все замки; если это не помогало, роженицу протаскивали через хомут; иногда давали выпить воду из правого сапога мужа. В особо сложных случаях беременную женщину опускали на третью ступеньку лестницы, ведущей в каржину, так как, по народным представле-ниям, в далеком прошлом в подполье или под порогом погребали
В деревне о рождении ребенка сразу же узнавали по занаве-шенному окну. Занавеску не раздвигали до трех недель. В течение указанного времени матери нельзя было показываться на людях. Если обстоятельства требовали нарушить запрет, то, прежде чем выйти из дома, она брала с собой какой-нибудь амулет- оберег (кусок железа, сковородник и т. п.). До шести недель женщина считалась нечистой, ела из отдельной миски, спала за
занавеской в избе на полу, это время называли rozentca-aiga— время роженицы. На второй или третий день роженицу с младен-цем вели в баню. Кусочком последа, сохраненным после родов, натирали лицо ребенку, чтобы был здоровый и румяный, в воду добавляли серу и пепел, «чтобы крепче рос», и т. п.
После родов роженице давали поесть сухой соленой рыбы (или рыбника), при этом подающая произносила: «Lapsi iareh, kokoi tilah, syo jumalankele» — «Ребенок прочь, пирог на место,
Ребенка крепко пеленали, клали в корзину, которую ставили на прилавок или лежанку и показывали отцу, свекрови, а через три дня его перекладывали в люльку; под голову (под подушку) для оберега клали голик с железными предметами (девочке — ножницы, мальчику — нож), медвежий коготь или зуб, камешек от пода печи, петушиное перо с капелькой ртути, заткнутое ячменным зерном. Все эти предметы связывали либо в рыболовную сеть, либо в тряпку и обматывали кромкой от подола рубашки
Послеродовый период также связан с множеством запретов. Например, после заката солнца не ходили за водой и за дровами, молока из дома не давали. До года у ребенка не стригли волос и ногтей, обычно мать откусывала у него ногти. Кто первый заметил у младенца появление зуба, должен был подарить ему шерстяной пояс — первый подарок ребенку, который, по представле-
В родильной обрядности нашли отражение и семейно-родст-венные связи. На второй день после родов роженицу навещали родственники и соседки, приносили кусочки холста на пеленки, угощения — пироги (oza d’uadu — блюдо счастья), рыбники.
В семье карела радовались рождению как мальчика, так и де-вочки. У ливвиков после рождения сына жену звали молодухой (mucoi), а дочери — женой (akka). Дочери в семье считались временными жильцами — выйдут замуж и покинут родной дом:
Детей лечили бабки-повитухи, знахарки. В основе лечения ле-жали как рациональные, так и религиозно-магические методы. Народная медицина карел теснейшим образом связана с магией, верой в сверхъестественные силы. В народе говорили: «Mimmoine on tulomine, semmoine on manomine» — «Как придет, так и уйдет». Если болезнь «пришла» от воды, значит и источник излечения искали в ней же. Карелы, как и многие другие народы, придавали воде значение большой очищающей, магической силы и широко использовали ее при отправлении различных магических приемов, и прежде всего в любовной и лечебной магиях.
В конце XIX — начале XX'в. у карел существовала своя техника «врачевания» — целый арсенал лекарственных трав и снадобий животного и минерального происхождения. Так, при простудных заболеваниях лечили различными настоями из трав зверобоя, подорожника,, мать-и-мачехи, веток и ягод малины, ягод рябины и т. д. При гнойничковых заболеваниях кожи пользовались настоем из березовых почек, деревянного масла и водки. Настой из березовых почек использовали при порезах в профилактических целях. Для лечения нарывов употребляли сок свежей крапивы и мокрицы, березовый лист, мать-и-мачеху, медвежьи ягоды (толокнянку), репейник (им лечили также опухоли), размоченный сушеный гриб, печеный лук с мылом, свежую сметану с овечьей шерстью. Южные карелы (людики) лечили нарывы мазью, в состав которой входили сосновая живица, несоленое коровье масло и воск. При «колотье и ломоте» в суставах натирали их «мухоморным маслом» или пили настой из сосновых почек.
При желудочно-кишечных заболеваниях, которые в дореволю-ционной Карелии являлись преобладающими, лечили настоями из сушеной черники, черемухи, ромашки, ольховых сережек, волчьих ягод, калгана и т. п. Травы и настойки из них имелись практически в каждом доме.
Секреты способов и средств лечения передавались из поколения в поколение. Для лечения различных болезней использовали кровь, мясо, молоко, шерсть, рога, желудок, половые железы, слюну, кожу, помет различных животных, жир (медвежий, барсучий, лисий). Значительное место в народной медицине карел занимали человечья моча, слюна, сера из ушей и т. п. Из средств минерального происхождения пользовались «вываренной» землей, дегтем, глиной, сажей, серебром, железом, ртутью1.
Заканчивая краткий перечень средств и способов народного лечения, нельзя не сказать о тех, кто в совершенстве владел этими методами,— знахарях (t’ietaja ’знающий, велуя'). Ими, как правило, были простые крестьяне — хорошие психологи, обладающие даром внушения, прекрасной памятью и наблюдательностью. Различались «добрые» знахари и «злые» (noita); первые творили «добро», помогали преодолеть недуг, вылечить; вторые, помогая одним, могли напустить порчу на других, на «весь род». Еще и сейчас в карельских деревнях можно услышать о таких колдунах фантастические рассказы. Особенно часто рассказывают о «порче» молодых на свадьбе (pinoo pannaa) и также об «угадывании» судьбы затерявшегося в лесу домашнего скота.
Процветанию знахарства и колдовства способствовали тяжелые условия жизни, отсутствие медицинской помощи, плохие пути сообщения, отдаленность деревень друг от друга, безграмотность населения. Если говорить о медицинской помощи, то первая аптек;а в Карелии была открыта в Петрозаводске в 1785 г.; в 1913 г. на территории Карелии имелось всего 13 больниц с 627 койками и 87 фельдшерских пунктов, насчитывалось 24 врача и 147 работников среднего медицинского персонала. Женские и детские консультации отсутствовали. В Олонецком уезде (при средней плотности населения 6 человек на квадратную версту) на одного врача приходилось 16 497 жителей. Примечательно, что армия церковников намного превышала число медицинских работников и учителей вместе взятых. В 1916 г. на территории только Олонецкой губернии насчитывалось 594 церкви, 1724 часовни, 17 монастырей, а лиц духовной профессии—1317 человек.
С погребением умершего у карел также связано много обычаев и обрядов, значительная часть которых ассоциируется с дохристи-анскими представлениями о загробном существовании душ и связи умершего с живыми родственниками. В похоронном и поминальном обрядах особенно тесно переплелись христианские элементы с языческими.
Карелы, как и другие народы, представляли, что человек, уми-рая, переходит в иной, потусторонний мир и меняет только жили-ще. В этом отношении большой интерес представляют северно-карельские кладбища с «домами для мертвых» — гробницами (krobnica)-срубами, напоминающими своим внешним видом жилые постройки с двускатной крышей и окошечком (в головах), чтобы покойный мог следить за делами живых. К коньку крыши прикрепляли резной деревянный столбик, который, в свою очередь, также имитировал двускатную кровлю. Часто под одним срубом находились могилы нескольких близких родственников. Старые карельские кладбища — памятники языческих времен. Они расположены в священных рощах, на островах, на возвышенных местах.
У карел, как и у многих северных народов, имел распростра-нение в погребальном обряде древний культ ладьи. По древним верованиям карел, каждый умерший, прежде чем попасть в поту-сторонний мир Туонелы (Туони, Манны, Маналы), должен был переплыть (перейти) «реку мертвых», которая отделяла загробное царство от остального мира.
Когда человек умирал, близкие родственники или соседи раз-вязывали ему узлы на поясе и шее, открывали все двери в доме, печную трубу, чтобы «появившийся ветер (сквозняк) унес дыхание умирающего без страданий». Все присутствующие просили у умирающего прощения. Если умирал мужчина, то сразу же переламывали иглу для вязания сетей, а если женщина, то вере-тено.
Никто из близких родственников не должен был принимать участия в мытье и одевании покойника, изготовлении гроба, копке могилы, чтобы не рассердить покойного. Этим занимались либо соседи, либо дальние родственники. В каждой деревне имелись вдовы-старушки, которые мыли и «обряжали» покойного, т. к. твердо верили, что последний встретит их в царстве Туонелы и поможет освоиться в новой жизни. Одежду обычно готовили при жизни, причем следовало знать, как ее готовить. Так, рубаху или порты надо было шить «иголкой вперед», не делать узлов, не перекусывать нитку зубами, не ронять на ткань слез и т. п. Обязательными элементами смертной одежды являлись чулки, вязанные одной иглой, и коты, сшитые из мягкой кожи. На руки в любое время года надевали варежки, также вязанные одной иглой. В прошлом обязательным элементом смертной одежды был кукель (kukkeli, cubruine), сшитый из белого холста, его надевали на голову как мужчинам, так и женщинам.
Тело обмытого и «обряженного» покойника укладывали на скамью либо специальную «доску смерти» (kuolian lauda), которую ставили в большой угол избы, под иконы. Под голову, чтобы рот не оставался открытым (мог залететь злой дух), клали подушечку, набитую сухим листом или паклей, ноги и руки перевязывали поясом. На лавку к голове покойного клали еду и ставили одну горящую свечу. Покойного держали в избе трое суток, все это время его ни на одну минуту не оставляли одного; на ночь приходили «сидеть» соседи, родственники. Те, кто не мог присут-ствовать при «отходе» покойного, просили у него прощения. Все время, пока* в доме находился покойник, нельзя было подметать
Гроб, намогильную доску (kalma lauda) и крест делали нака-нуне похорон на улице, но сбивали гроб в избе, здесь же делали в нем окошечко. В Паданах и сейчас делают гроб с окном (с правой стороны). Могилу копали в день похорон (чтобы яма «не стояла» ночь), что также практикуется в карельских деревнях
Все, что связано с подготовкой покойного «в дорогу», карелы совершали со строгим соблюдением обычаев. Например, при по-мощи иглы, которой шили одежду, можно было сделать зло ненавистникам: если воткнуть эту иглу в обруч маслобойки, то масло никогда не собьется, а если ее воткнуть в подушку супру-жеской пары, то они перед сном каждый вечер будут ссориться. Если сжечь щепки от гроба, солому, на которой мыли тело покой-ного, и старую одежду в домашней печи, то в этом доме будет «чудиться», поэтому сжигали все это либо на улице, либо выбра-сывали в воду (озеро или реку) В то же время считалось, что при помощи «смертной доски» можно вылечить зуб, восстановить
В гроб клали листья от березового веника и паклю (пеньку — pellavia). Лицо покойника ничем не закрывали, чтобы он мог наблюдать в окошко за жизнью родственников. Перед тем как положить тело в гроб, развязывали руки и ноги; считалось непо-правимым грехом оставить их завязанными. Перед выносом тела все присутствующие прощались с покойным, трижды кланялись «до земли», но никогда не целовали ни в уста, ни в лоб, даже не прикладывались к образу, лежавшему на груди.
Ответственным моментом в похоронном обряде являлся вынос тела из дома. Выносили всегда ногами вперед, чтобы покойник не видел дороги и не вернулся по ней назад. С этой целью у южных карел умершего иногда несли через сарай по взвозу, чтобы «запу-
После выноса, чтобы залить след покойника, следовало от угла до крыльца расплескать воду и вбить в порог дома один
или два железных гноздя (kuolijan nagla), чтобы больше не было покойников. В доме оставался кто-нибудь из дальних родственников— «обтереть стены и пол вехоткой», подготовить поминальный обед; запрещалось двери закрывать на замок.
По дороге и на самом кладбище соблюдали различные предо-хранительные меры. Последный раз, прощаясь с покойным, просили «прощения». В могилу бросали медные деньги — «покупали место». В гроб клали в новой тряпочке землю, взятую из каржи- ны. Есть сведения о том, что прежде в гроб умершего от какой- либо заразной болезни (при эпидемиях) клали живую кошку или: петуха, а того, кто отличался особой злобностью,— осиновое полено. Гроб заколачивали и опускали в землю на полотенцах,
Близкие родственники могилу не закапывали. Чтобы не было «сильной тоски» по умершему, кто-либо из соседей высыпал ще-потку могильной земли за шиворот близким родственникам (vilussutetaa — охлаждают), тем, кто особенно сильно переживал
После погребения на могилу клали доску и к ней ставили крест, на который вешали полотенце, чтобы «покойник вытирал руки». На могильную дреку клали деньги для тех, кто копал могилу и делал гроб. Собранные деньги обычно раздавали. В Сем- чезере на кладбище приносили зерно в мешке и соль и также раздавали, представляя, «будто это покойнику пойдет». На кладбище покойных не поминали, близких родственников приглашали
Вернувшись с кладбища, «очищались» можжевеловым дымом. На пороге избы в горшке тлели можжевеловые ветки для того, чтобы покойный не смог перейти через этот дым в избу. В доме мыли руки, а затем их прикладывали к печи (pacin (uunin) kor- vai) и говорили: «Pokoinikka d’ai muaha, шуб ecimme lambid paccii» — «Покойник остался в земле, мы ищем теплую печь». По-видимому, первоначальная функция очищения огнем модифицировалась, и народ уже связывал эту меру с «теплом для живу-
На поминальном обеде обязательными блюдами были рыбники, калитки (кроме картофельных), каша или кисель (овсяный, ячменный), который съедали последним. Покойному на стол ста-вили отдельную тарелку и ложку, но пищу (как теперь принята делать) не ставили. Есть сведения, что прежде никогда не поми-нали мясом и ягодами, по-видимому, ассоциируя их с цветом
Одним из ярких и глубоко эмоциональных моментов похорон-ного ритуала карельского народа являлись своеобразные, непо-вторимые по своей красоте и лиричности причитания, дожившие в измененном виде в памяти старшего поколения до наших дней. Причитывать начинали вскоре после «испускания духа». Каждое действие сопровождалось причетью. Причитывали при обмывании тела «до белизны белых лебедушек»; при одевании «в лучшие прямые», «нераскроенные», «необычные, белые одеженьки»; при укладывании на доску «на перекрестке двух скамей»; при буженин утром на завтрак «на последние угощенья с оладьями»; при изготовлении гроба «с окошечками, с наличниками». Причитывали тем, кто делает гроб,— «славным зятьям со стороны детей моей матери»; когда стелют место в гробу — «вечную постелюшку из пуха (ласточки, утки, гуся, куры, оленя)»; когда родственники прибывают‘на похороны; при прощании в доме, копавшим могилу — «вся дорогая родня и племечко пошли твою последнюю просьбицу исполнить*. При прощании перед выносом просят бла-гословения и прощения. От имени покойника прощаются «с вось-миоконными строеньицами, теплыми печеньками, с ласковым родовым народом-племечком». Прощаются по пути и на самом кладбище. Прощаются при опускании гроба в могилу — «разбуди-те (покойного), не придет ли поющей птицей на крышу вашего дома»; на могиле от имени покойного — «пусть высшая красивая страна предков воздаст тебе в красивых местах Туонелы за слад-кие почестные яства». После погребения благодарят всех участ-ников похорон, «что по-хорошему проводили и отправили (покой-ного) к милым прародителям». Дома, по возвращении с кладбища, также причитывали — «искали» покойного. На этом похоронный ритуал заканчивался.
Правда, по представлениям народа, душа покойного в течение шести недель еще присутствовала в семье, в любой момент он мог навестить своих близких, поэтому ночью в доме умершего должен гореть какой-либо огонь, чтобы ему, когда придет, все было видно. Через шесть недель (у русских — 40 дней) устраивали поминки по умершему (kuuzinedalizet).
В погребальных обрядах, выступающих первоначально «как одна из форм религии первобытной общины», четко прослежива-ется тесная связь с культом предков — явлением, далеко не пер-вобытным, свойственным патриархально-родовому строю. Под культом предков следует понимать «поклонение умершим праро-дителям и сородичам», прежде всего, семейно-родовые формы такого поклонения, т. е. веру в то, что умершие предки покрови-тельствуют своим сородичам-потомкам, а также и «умилостиви-тельные» обряды, устраиваемые в честь умерших членами рода или семьи.
Особенностью традиционных верований карел является тесное переплетение, сплав языческих и христианских элементов, о чем указывалось выше. Верования карел, как и других народов, возникли «в самые первобытные времена из самых невежественных, темных, первобытных представлений людей о своей собственной и об окружающей их внешней природе»1.
Карельский народ сохранил до наших дней представления сво-их предков о тесной связи человека с животным и растительным миром, прослеживающейся на отношении к деревьям (осине, ольхе, березе, сосне, ели), к животным (медведю, лебедю, оленю), рыбам (щуке, налиму и т. п.). Карелам были известны культы: племенных божеств, главное место среди которых отводится «укко» (букв.: старик, в некоторых диалектах — муж, мужчина); домашних духов, «хозяев» и «хозяек» дома (бани, риги), леса, воды. Они знали немало заклинаний, могущих, по их мнению, на-править стихии природы на благо человека, примет, заговоров.
Широкое развитие у карел получили медицинская, любовная, вредоносная, умилостивительная, очищающая магии, магия без-опасности (амулеты); разнообразные запреты (табу), касающиеся поведения людей, жертвоприношений и т. п.
Наблюдения над стихиями природы, практические знания, обобщающие трудовой опыт народа, передавались из поколения в поколение, постоянно пополняясь, обогащаясь по мере развития человеческого общества, его истории, его контактов с окружаю-
Немаловажное значение в жизни карел имело христианство (православие) с его канонами и обрядами, хотя и соблюдаемыми
Таким образом, мы, хотя и вкратце, проследили развитие тра-диционных занятий, материальной и духовной культуры карел до-революционной эпохи. Оно позволяет сделать вывод, что карель-ский народ являлся носителем яркой, самобытной культуры, про-шедшей большой эволюционный путь и донесшей до наших дней отголоски разновременных исторических эпох и культурно-исто-
Развитие карельской народности в составе России имело объективно прогрессивные последствия, несмотря на негативные явления, выразившиеся в усилении социального и национального
С новгородского времени Русь активно защищала карельские земли от нападений извне. В совместной борьбе против иноземных захватчиков зародилась и крепла дружба карельского народа с великим русским народом. Тогда же весь уклад жизни карел стал развиваться под экономическим и культурным воздействием Российского государства и русского народа. Во всероссийский рынок постепенно включалось хозяйство карел, что способствова-ло разрушению его натуральных, архаических форм, расширению русско-карельской торговли. Продолжался процесс укрепления культурных контактов между карелами и русскими. Создались условия для совместной борьбы крестьянства против феодального гнета, ярким примером чего явилось Кижское восстание заонеж-
С развитием капитализма в России капиталистические отноше-ния постепенно проникали и в карельскую среду. Следствием этого явились ускорение социальной дифференциации, ломка
национальной замкнутости, дальнейшее укрепление связей между трудящимися-карелами и -русскими и начало сплачивания их в борьбе против царизма и капиталистического угнетения.
В эпоху капитализма огромное прогрессивное значение в жиз-ни карельского народа имело распространение среди карел, носи-телей самобытной, обогащенной русским влиянием, националь-ной духовной и материальной культуры, демократической русской культуры. В свою очередь представители русской интеллигенции знакомились с богатым карельским духовным наследием, в частности, с эпосом «Калевала». В конце XIX — начала XX в. трудящиеся карельского края приобщаются к марксистским идеям, русскому революционному движению.
