«Каждая религия является ничем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни, отражением, в котором земные силы принимают форму сверхественных». Это положение Энгельса подтверждает крупнейший исследователь народов Сибири Л. Я. Штернберг: «... не небо их (богов) рай и Олимп, а земля. На земле-то и живут те боги, которые их (орочей) больше всего интересуют». Далее он пишет, что по представлению орочей «... каждая область творения имеет своего хозяина, и хозяин этот по внешнему виду такой же ороч, так же он одевается, как ороч, так же, как ороч, умирает и уступает свое место другому из своего рода, — хорошему сородичу, разумеется, и так же, как ороч, имеет свой род».
Иными словами, изучая формы религиозных представлений, можно установить ряд явлений, действительно некогда бытовавших в жизни данного народа. Кроме того, через анализ форм верований мы можем выявить особенности мышления анимиста, которые разнятся от нашего современного мышления. Таким образом, изучение религиозных представлений дает в итоге возможность познать формы первобытного миропонимания и особенности анимистической логики.
Религиозные формы на этой стадии, не знающей письменности, разумеется, появляются и бесследно исчезают вместе с людьми. В стоянках, правда, находят иной раз статуэтки людей и животных, свидетелей каких-то верований, но, кроме общих догадок, эти находки ничего не дают. Но на европейском севере, в Карелии, как и в Скандинавии, сохранились рисунки, выбитые на скалах несколько тысячелетий назад. Эти изображения дают очень существенный материал для познания религиозных форм того времени.
Ввиду того, что эти рисунки появлялись в разное время, причем в каждом этапе отражалась его специфика верований, можно установить примерно следующие этапы развития религиозных форм:
1. Изобразительная магия чисто производственного характера (табл. 25, 28, 29, 35, 36).
2. Персонификация стихийных сил и отдельных групп животных в образ того или иного духа. Начало создания мифологии (табл. 37).
Табл. 35. Раненый лось и ластаногое животное.
(Ранняя стадия взаимоотношений промышленника с „хозяевами" леса: — „Дай мне лося,’ а я тебе дам тюленя").
3. Усложнение и разрастание мифологии. С ростом племенного объединения заметно усиление культа одних духов за счет ослабления почитания других (табл. 38, 39, 40, 41).
Эта стадиальность устанавливается, в частности, по тем данным, что нам дают группы наскальных изображений (петроглифов): Бесовы Следки. Бесов, Пери и соседние Носы и, наконец, Залавруга.
Оставляя детальный разбор доказательств этих выводов для второй части «Петроглифов Карелии», отмечу здесь следующее. Как доказывает расшифровка системы появления рисунков на Бесовых Следках, прежде всего появились изображения морских и лесных промыслов в виде композиции: объект охоты (кит белуха, морж и т. д.) обычно соединялся орудием ранения (табл. 3 рис. 1, табл. 20, 21, 24, 25, 28, 29, 30, 31, 33, 34, 35, 36).
Табл. 36. Применение магии на промысле
(след человеческой ноги (2) преграждает путь морскому животному (1) — киту (?). Сбоку олень (3), вероятно, как компенсация морским „духам" за помощь в промысле. Внизу (4) сцена охоты на лодке за каким то животным).
Почему древнего человека прежде всего интересовало воспроизведение подобных сцен? Отсылая читателя к первой части моего исследования «Петроглифы Карелии», где подробно показано обоснование анимистов, здесь отмечу следующее: «Первобытный человек представляет душу материальной, во всем сходной с телом». Поэтому, выбив изображение человека или оленя, анимист будто бы получал власть над ним. «Всякое изображение имеет душу того целого или части живого существа, наподобие которого оно сделано.
Табл. 37. Охотничье предание как форма религиозных представлений охотник поймал птицу вдвое большую, чем он сам (Онежское озеро). V — тот же сказочный мотив в группе „Бесовы следки", вблизи Белого моря. 3--животнообразное существо держит за руку ребенка (?)—мифическое существо—верхняя часть туловища фантастическая, нижняя часть человекообразная.
Но сверх того, оно еще может быть сверхестественнюй силы и способностей, может исцелять от болезней, передавать поручения божествам, исполнять приказы своего хозяина и т. д.» Следовательно, если выбить рисунок, означающий удачную охоту, то, владея «душами» животного, людей и лодки (даже лодка имеет свою душу!), можно добиться удачи при поездке — будет встречен кит, в него обязательно попадает гарпун, брошенный меткой рукой охотника, участника предварительно магической церемонии (см. напр. табл. 3, фиг. 1).
Чтобы добиться успеха, надо лишь суметь сделать соответствующий рисунок и знать формулу заговора, который обеспечит промышленнику встречу нужного животного. В этой процедуре не участвует «хозяин» или бог (в христианском понимании),
который ведает медведем, китом или морем. Человек на данной стадий религиозных представлений сам колол изображение медведя и магическим заклинанием (этим и ничем другим) обеспечивал себе удачу на охоте.
Таким образом, на ранней стадии религиозных верований анимист не нуждался в посредниках (жрецах, колдунах, шаманах) и, по-видимому, не обращался к человекообразным или звероподобным «хозяевам» того или иного животного, той или иной стихии.
Табл. 38. Серия изображения духов на скалах Онежского озера.
(1, 3, 6, 7—духи благоприятные для человека того времени, что доказывается I отсутствием каких-либо повреждений этих рисунков. 4—5 имеют устрашающий вид; им нанесен ряд повреждений — выбоины показаны пунктиром — в области головы и ног. „Раны* нанесены, вероятно, с целью воспрепятствовать передвижению самих духов).
Это доказывается, помимо многочисленных примеров из этно-графии, самими рисунками «Бесовы Следки». Композиции морского промысла расположены в должном направлении для промысла (головой от моря к берегу). Они не стеснены в размерах, что доказывается пропорциональностью частей всей композиции и одинаковой пропорцией между собой. Такая же свобода чувствуется в крупных фигурах некоторых сухопутных животных и перелетных птиц с орудиями их ранения.
Нельзя считать эти фигуры более поздними, так как рядом с ними выбиты изображения, величина которых целиком зависит от свободного пространства, остающегося между крупными фигурами. Среди этих, несомненно более поздних изображений, мы встретим одинаковой между собой величины крохотных медведя и лису, хотя рядом с ними лебедь почти в десять раз больше медведя. Самое важное для нас, что в числе этих беспорядочно разбросанных более поздних фигур встретим изображения людей и человекообразных существ. Это обстоятельство является указателем нового этапа религиозных представлений.
Как могло случиться, что вначале на скале были выбиты лишь изображения раненых объектов охоты, а уж затем появились антропоморфные (человекообразные) существа? Благодаря произведенным А. Я. Брюсовым раскопкам указанных мною стоянок на островке, где петроглифы «Бесовы Следки», выяснилось, что почва островка имеет два культурных слоя, а между ними лежит слой наносного речного песка, иногда мощностью до одного метра. Следовательно, законно предположение, что период затопления островка продолжался не один, а ряд столетий, после чего произошло понижение уровня реки и скала с рисунками вновь выступила из воды. Новые поколения туземцев уже имели иные формы религиозных представлений, которые я считаю для Карелии второй стадией. Человек, тащущий птицу, величиной в два раза больше его, человекообразное существо с мордой зайца (?), держащее за руку ребенка, — все это уже объекты мифологии (табл. 37).
Вторую стадию религиозных представлений древней Карелии (поверия о человекообразных духах и создание системы мифологии) ярче всего выявляет Бесов Нос, господствующий мыс в средней части восточного побережья Онежского озера. На мысе, вдающемся на полкилометра в озеро, выбиты три одинаковой величины (2,46—2,66 метра) фигуры, расположенные на равном друг от друга расстоянии и образующие совершенно правильный треугольник (выдра — бес — налим). Вокруг них изображены объекты жертвоприношения (табл. 39 и 40).
Внимательное рассмотрение этих трех фигур дает интересные указания. Лицо «беса» выбито так, что рот находится в разветвлении двух трещин. Одна из них делит все двухметровое туловище на две абсолютно ровных половины (это доказывает, что трещина существовала до появления рисунка), другая исходит из места рта и идет вдоль левой половины лица, нанося повреждения глазу. Трещины по краям оббиты (в пределах фигуры). Рот образует воронку; повидимому, это сделано для кормления «духа» кровью и мясом (табл. 39).
Кроме того, все три основные фигуры (выдра, бес, налим) имеют следы повреждения. Трещина пересекает голову выдры, на правом боку «беса» торчит треугольник — символ, стрелы, фигуру налима портит большая выбоина в том месте туловища где у него находится печень (общеизвестное северное лакомство).
Эти фигуры окружены меньшими. Что это виды жертвоприношения, доказывается следующим обстоятельством. Налим окружен лосями, оленем, медведем, лебедями. Каждое из трех изображений рыб показано пойманным (острогой, трезубцем и удой). «Бес» получил дары — стерлядь и лебедей. Выдра окружена лебедями (табл. 39). Зная закон: «принцип жертвы—обмен, поэтому богу моря нельзя давать рыбы, а богу тайги — мяса животных», можно понять, что бес — это хозяин тайги (может быть, ветра с востока, идущего через лес), а потому он лишен даров в виде сухопутных животных. По этой же причине налиму не жертвовали рыб, но чтобы обеспечить удачу в рыбной ловле, приносили ему жертву в виде птиц и животных.
Таким образом, Онежское озеро почиталось духами (кроме человекообразного «беса»), олицетворявшимися налимом, массовый лов которого производился в голодное время, и выдрой — крупнейшего разрушителя птичьих гнезд и гонителя рыбы. Очевидно, налим олицетворял добро (насыщение), а выдра — зло (голод). Бес означал лес. Так как в лесу нет ни рыб, ни водоплавающих птиц, то потому эти объекты являлись для него желательным подарком.
Этих духов кормили, а когда это не помогало, то промышленники начинали духов наказывать, доказательством чего служит выбоина на брюхе налима, наконечник стрелы в боку «беса» и трещина, пересекающая голову выдры. Точная копия подобного культа просуществовала почти до нашего времени. Еще Григорий Новицкий в 1715 г. описывал этот культ: «Егда време угодно начинаеться быти ловлению рыб... тогда служителие бесов жерцы (жрецы. — A. Л.) начнуть лестьми коварно произносити... что вся рыбы морския... ввести иметь в ловли (ловушки. — А. Л.) их... и первую рыбу морскую яже нелму нарицают... (бездушному истукану. — А. Л.) приносит жертву... прежде сытостою уста и нос идолу сему змазують... Егда же на первом ловлении морския не обрящуть рыбы вскоры, возвращаються с премнсгим ругателством... влекут его во вся бесчестная места... и дотоле в сем содержать бесчестии, донележе полов рыбный начнет исправлятися».
На соседних скалах выбита целая галлерея человекообразных (верхняя часть туловища — человек, нижняя часть звериная) и звероподобных духов (верхняя часть — туловище животного, нижняя часть человекоподобна) и вообще фантастических существ (табл. 38). Это несомненно, объекты мифологии. Обращает на себя внимание факт, что изображения по своей форме наиболее страшные, как правило, имеют следующие повреждения: иногда они означены путем показа орудий ранения, иногда это доказывается выбоиной, которая получилась от удара чем-то твердым по фигуре духа, иногда очертания части фигуры (чаще всего в области головы, руки или ноги) как бы стерты от многочисленных ударов тем же орудием, которым, вероятно, был выбит рисунок. Существовал прием выбивать изображение, которое пе-ресекала естественная трещина (как это сделано, например, по отношению к «бесу» на Бесовом Носу, к одному из образцов мифологии — лебедю с утрированно длинной шеей и т. д.).
Табл. 39. Общий вид центральной группы "Бесов нос"
Табл. 40. Центральная группа „Бесов нос".
Изъятие из группы изображения „беса“ и налима выявляет их функциональное значение расположенными по сторонам Бес» окружен лебедями и рыбой налим окружен сухопутными животными и птицами. Изображение рыб всякий раз дано с орудиями их ранения. Все эти рисунки могут быть определены — кроме рыб — как жертвы бесу и налиму за добываемую на промысле добычу.
Не касаясь в данной статье расшифровки этих изображений по отдельности (что частично сделано в первой части «Петроглифов Карелии»), отмечу, что часть этих мифологических существ была, повидимому, благоприятна жителям древней Карелии. Это доказывается тем, что контуры их фигур остались неповрежденными. Чаще всего эти духи также лишены каких либо, устрашающих глаз зрителя, признаков, что достигалось соблюдением пропорций частей тела (табл. 38).
Конечно, не может быть и речи о разрыве и забвении в этой более поздней стадии того времени, когда человек сам силой своих магических манипуляций и каких-то словесных формул (если они уже в то время существовали) действовал без посредничества жрецов и, вероятно, еще не знал многочисленных «хозяев» над оленями, лосями, лебедями, медведями и стихией природы. В. Г. Богораз не раз отмечал, что каждый хозяин- оленевод знает хоть один заговор. О том же говорят исследователи манси и других народов. Колдуны и знахари в русских дореволюционных деревнях являлись прямыми потомками этого древнейшего вида магии, когда, вмешиваясь в ход болезни или иного явления, силой одних заклинаний (заговоров) им «удавалось вылечить» т. е. изгнать духа болезни и т. д.
Самая поздняя по времени появления скала петроглифов Залавруга дает новые указания. Там на значительной площади показаны три большие группы, общим числом около 200 изображений. Замечательно, что лишь одну композицию из трех фигур (человекообразное существо, бубен с колотушкой (?) и змея, раненная в хвост) можно отнести прямо к объекту мифологии (табл. 41). Правда, она помещена в центре всей скалы, но очень незначительна по размеру, хотя площадь позволяет гораздо больший масштаб рисунка. Зато три лося, бегущих на цепь лодок, даны гигантского роста. По группе Залавруга можно полагать два варианта культовых форм:
1. Перед нами шаман с бубном и колотушкой, побеждающий змею (какой-то отрицательный символ).
2. Перед нами изображение двух духов — отрицательного (змея) и положительного (не имеющего никаких знаков повреждения) духа — покровителя охоты. В последнем случае перед нами слитный образ божества, включающий в себе не только хо-
зяина лося (он изображался на Онежском озере с лосиной головой и копытом), но и хозяина местности — покровителя данного рода охотников.
Правдив ли первый или второй вариант, но факт остается фактом — наиболее поздняя по времени группа петроглифов наделена лишь одной композицией культового характера, которая при этом не занимает ни господствующего положения (как на Бесовом Носу), ни выделяется своей величиной и гипертрофией некоторых признаков, как на более ранней группе «Бесовы Следки».
Таковы в общих словах данные о верованиях родового общества Карелии. Человек, знакомый с религиозными представлениями родового общества, найдет все характерные признаки: веру в чудодействующую силу рисунка и производимого над ним действия, далее — множествен-ность духов, поклонение им под видом животных и стихий и, на- (конец, слияние в образы немногочисленных «хозяев» местности: лешего, водяного и т. д.
Об этом же самом говорят скудные исторические данные, описывающие неугодные церкви верования карел и соседних народов. Грамоты новгородских митрополитов доказывают, что Карелия не делалась ни православной, ни католической. Так, например, из грамоты новгородского митрополита от 25 марта 1534 г. в Вотскую пятину об уничтожений! языческих треб и обрядов известно, что (например в Чудском и Карельских уездах) «.. .молятца деи по скверным своим молбищам древесем и каменью... и призывают деи на те свои скверных молбища злодеевых отступник арбуев (жрецов А. Л.) чудских .. .приказал есми (то-есть я.—A. Л.) ... в селах и в деревнях и в лесах, те скверные молбища, камение и древеса везде разоряти и истребляти в конец, и огнем жещи, а которые арбуи и их ученици (ученики. — А. Л.), идолопоклонници, вас, отцов своих духовных, не учнуть слушатели, тех законопреступников имали и к нам присылали в Великий Новгород». В 1548 г. митрополит Макарий пишет о жителях Карельской земли, почитающих «скверные молбища из лес и каменья, и реки, и блата (болота), источниками и горы и холмы, солнце и месяц, и звезды и озера... всей трави поклоняхуся, яко богу и чтяху и жертву приношаху». Был послан инок Илья с двумя детьми боярскими (начальниками воинской команды) и с грамотой ко всему духовенству. В ней митрополит упрекает духовенство за их невнимание к пастве. «О своих духовных детях, — пишет он, — попечения не имеете».
Подробно описывать поверья о духах, приметы и прочие суеверия нет никакого смысла. Эти осколки древнего миропредставления имеют ценность лишь для историка древнего общества. По ним мы выявляем формы давно исчезнувшей жизни человечества.
Все же, чтобы дать читателю некоторое представление о бесчисленном ряде предосторожностей, ограничений и опасений, которая сковывала человека того времени, даю очень коротенькое описание пребывания охотника в лесу. Встречаемые объекты нашего времени, например ружье, надо мысленно заменить соответствующим оружием того времени — луком со стрелами и копьем. Все остальное в основном всходит из глубин тех времен, описанию которых посвящены эти очерки.
Основные запреты охотника Карелии в промысле сводятся к сле-дующему: весь период промысла охотник не должен иметь полового сношения, никогда не стричь ногтей и волос, никому не давать руки, никому не позволять даже дотронуться до своего оружья или охотничьих припасов, и, наконец, обязательно приносить домой все то, что он уносит из дому, идя на охоту.
Перед отправлением в лес на промысел обязательно затапливалась баня, в которую охотник шел первым и мылся один (даже в тех селениях, где существовал обычай семейного мытья одновременно и женщин и мужчин). Мылся обязательно свежим, не бывшим ни у кого в употреблении веником. После выхода из бани отправляющийся на охоту ел из особой отдельной чашки и спал обязательно отдельно от своей жены.
Перед отправкой на охоту в первый раз в жизни, из банк бралась земля и в мешочке прикреплялась к шерстяному пояску, опоясывающему туловище (шерстяные пояски некоторые старые. карелы до сих пор носят на голом теле, как оберег от всякого зла).
Охотник отправлялся утром в потемках, чтобы кто-либо не встретил его на дороге. Некоторые охотники накануне выхода в лес шли к какому-нибудь из зажиточных крестьян и старались под тем или иным предлогом что-нибудь взять в долг. Эту вещь обязательно брали с собой в лес, т. к. верили, что она принесёт удачу. Когда же шли на медведя, то старались достать (хотя бы украсть) кусок хлеба у самого сердитого жителя селения. Взятый кусок -должен был, как думали промышленники, разъярить медведя и, тем самым, выставить себя на охотника. Наоборот, не желая встретиться с медведем, охотник брал с собою золы из печи. В этом обычае не трудно выявить культ родового огня.
Когда охотник отправлялся не один, а целой артелью, то никогда об этом не говорил прямо, всегда применяя иносказательный язык, понятный лишь посвященным.
О решении охотника итти в лес узнавали лишь немногие члены семьи. Охотник не говорил им, но старался дать понять частым троганием своего оружья и притворной резкостью и холодностью к жене, в виде отталкивания ее от себя, когда жена проходила мимо него, сбрасыванием ее вещей с кровати и т. д. Если у охотника был отец, который оставался дома, то охотник просил у него «подмоги», обычно выражавшейся в щепотке земли из подполья, привешиваемой в мешочке к шерстяному пояску, носимому на голом теле.
Охотничьи припасы чаще всего состояли из толстых сушеных колбов, с дыркой в середине для продевания на веревку. Эти колбы готовились всегда в большом запасе. Охотник или его отец, реже — его братья, наполняли кошель этими колбами, солью и маслом (сахар и табак появились лет 80—70 назад). Женщины, как правило, не прикасались ни к чему, что бралось охотником в лес.
Все запасы для лесования готовились утром, накануне дня отхода (чаще всего до полудня), пока солнце не начинало спускаться). Вечером того же дня была баня, обязательная для женатых и вообще живущих половой жизнью.
Утром, когда все еще спали, стараясь не разбудить женщин, охотник тихо уходил из деревни в лес. Чаще всего охотник шел не улицей, а по гумнам и другим задворкам. Идущие на промысел артелью предварительно договаривались о месте схода, из деревни выходили поодиночке и один за другим встречались в условленном месте. Всякое животное, пересекающее охотнику дорогу, было предзнаменованием несчастья. Нередко в них стреляли, но не обычным зарядом, а особыми «заговорными» пулями. Чаще всего в эти пули включали кусочек серебра (например, частицу от серебряной монеты). Иногда применялись пули, бывшие с охотником, когда он стоял у пасхальной заутрени в церкви. Можно думать, что обычай стрелять «заговорной» пулей возник по той причине, что колдуны умели обращаться в любое животное и пересекали путь охотнику, ставя этим преграду между охотником и будущей добычей..
Уже совершенно непоправимым несчастьем была встреча с женщиной, в особенности, если она несла молоко. Обыкновенно охотник тотчас поворачивал обратно домой, — все равно удачи не будет. Некоторые «спасали» себя от грядущих неудач тем, что становились к женщине спиной и кланялись в другую от нее сторону, при этом говорили: «Я—не я, такой-то». Этим надеялись обмануть злой глаз, вред от которого переходил на называемого человека.
В лесу охотники, стремясь быть особо удачливыми, заключали договор с лешим. К сожалению, церемония обряда осталась неизвестной. Представление о ней дает популярный и, повидимому, не особенно хранимый в тайне следующий момент: придя в лес в свой район охоты, охотник отыскивал пересекающие друг друга тропинки (еще лучше, если сходились три тропинки). Охотник три раза выкрикивал слово «леший» или какое-либо другое, его обозначающее. Затем, когда лес начинал шуметь, охотник становился спиной в сторону, откуда доносился шум, и бросал левой рукой через правое плечо кусок хлеба. Этим действием, будто бы, достигались хорошие взаимоотношения с лешим.
Необходимо пояснить значение сходящихся между собой тропинок. Оно является остатком представления о тропах лешего, по которым он ходит. «В каждом лесу есть леший. Деятельность его в том, чтоб напутать следов, чтобы на этот след попал человек (тогда он начнет блуждать вдоль линии следов, не будучи в силах сойти с этой магической полосы)» (Олонецкий сборник, 1902, вып. IV, стр. 57). Эта магическая тропа лешего, вступив на которую, охотник начинает блуждать, существует и у сибирских охотничьих племен: «У духов существуют свои собственные дороги... По дорогам происходит постоянное движение духов... И на них же происходят их взаимные с людьми встречи» (Широкогоров М. С., Опыт исследования основ шаманства, 1919, стр. 56). Отсюда понятно стремление, что чем больше тропинок пересекается между собой, тем больше шансов на выявление той тропы, по которой ходит леший. Доказательством существования «дорог» лешего у карел является повсеместно бытовавшее поверие, что выстроенная в лесу избушка сгорает в первую же ночь, если она построена «на тропе лешего».
Придя в избушку, охотник попеременно палкой постукивал по всем доскам на нарах и по каждому углу (постороннему объясняется, что это надо делать в защиту от змей). Если охотник почему-либо боится спать в лесу, то он на ночь кладет топор острием вверх, а портянки вешает сушиться на дверь избушки, так как леший не переносит запах ношеных портянок.
Карелы прежде доводили число силков до 1000—1500 штук, которые они обходили, примерно, по три дня. Для того чтобы дичь попадалась лучше, охотники ставили в своем охотничьем районе, на перекрестке трех тропинок (в крайнем случае — двух) или около очень старого дуплистого дерева, три силка, и кто бы туда ни попадался, добыча из них никогда не вынималась. К этим силкам охотник никогда больше не притрогивался. «Раз, — говорит записанная нами сказка, — охотник пожалел добычу, вынул ее из «леших силков», и в ту же ночь его за волосы какая-то сила вытащила из избушки, еле жив остался».
Чтобы добыча не слишком страдала от ворон, лисиц и других хищников, охотник сам пек лепешки из непрокисшего теста, клал ее в какую-нибудь жестяную банку (чтобы не склевали птицы) и вбивал эту банку в самом дальнем углу своего обхода в какой-нибудь полусгнивший пень. За это жертвоприношение леший обязывался защищать охотника от нападения хищников.
Большую заботу доставляет охотнику, так называемая, меткость ружья. Для этого охотник старался найти змею, раздразнить ее, и, в момент, когда он будто начинает жалить ружье, охотник должен был выстрелить. Такое ружье должно было приобрести замечательную меткость, и выстрел всегда достигал своей цели. Этот обычай понятен: змея, которая является символом злости, укусив дуло, делала его злым, т. е. оно не миловало встреченную добычу. Когда стреляли, то в момент выстрела чаще всего говорили: «Господи, благослови!» (охотники прежде говорили какое-то другое, теперь забытое, слово). Если не сказать этого, — дичь может упасть и исчезнуть без следа — ее невидимо унесет леший.
Был ряд обычаев по отношению к капканам. Но, к сожалению, они почти все забыты охотниками. В памяти сохранился обычай чисто практического свойства: никогда не дотрагивается до капкана голыми руками, а обязательно надеть шерстяные варежки. У старых охотников сохранились в памяти рассказы об особо искусных медвежатниках. У одного из них был дядя, который отличался особым умением ставить капканы на медведя. Чтобы быть удачливым, дяде приходилось вести очень нравственный образ жизни и жить холостым. Все семейные охотники приглашали его наставлять капканы.
По возвращении из леса охотников, головы, крылья и лапы глухарей, принесенных с собою из леса, обычно относились в часовню. Этот обычай можно связать с обычаем саамов приносить головы, крылья и лапы добычи в жертвоприношение сейдам (каменные груды или отдельные скалы, в которых, по поверию, живет дух предка или какой-нибудь умерший колдун). Жертвоприношения совершались для того, чтобы сейд из полученных частей сделал новых животных, точнее — оживил бы их, и затем выставил бы охотнику в новом промысле.
Вечером, в избушке, охотник обязательно выворачивал шкурку зверя «чулком» (т. е. шерстью внутрь). Этот практический прием связывается со сказкой, где говорится о двух охотниках, одурачивших своего компаниона-лешего. Раз леший догадался, что охотники его обманывают. Он ушел от них и при этом свистнул. При свисте вслед за ним побежали все шкурки, которые охотники не успели перевернуть шерстью внутрь «Отсюда, — рассказывает сказка, — пошел обычай переворачивать шкурки чулком». Хотя, на самом деле, этот способ возник по другим причинам, но поверье нам показывает эпизод из «взаимоотношений» охотников с лесными силами.
Во время коллективных охот существовало правило: всю добычу делить на равные доли по числу участников. Отсюда понятно стремление охотников составить артель из промышленников, равных между собой по своим охотничьим достоинствам.
Хищничество в виде воровства добычи из чужих силков у карел каралось чаще всего самосудом. Иногда хищничество приобретало иной характер. Не крали периодически всю добычу, а брали лишь по одному глухарю, тетереву, лисице и т. д. Делалось это для того, чтобы вся добыча данного вида перешла бы к похитителю. Этот прием «увеличения добычливости» самими охотниками приурочивался к периодическому хищничеству, так как обворованный верил, что виновный перебивал от него, тем самым, принадлежащее ему счастье на данный вид животного.
Таковы в основном недавние обычаи и поверья охотника на охоте в Карелии.
