Вот уже вторые сутки юная братва Карельского фронта посапывает на нарах ползущего поезда. Впервые за месяц с гаком спим, сколько душе угодно.
Благодать!
Вагоны кидает из стороны в сторону. На верхних полках качка, что в разволновавшемся море, порой пугаешься, что поезд сошел с рельсов, и ты летишь под откос. Внизу чуть поспокойнее.
Чего только не передумаешь, часами лежа под потолком вагона. Вспоминается то один кусок из детства, то другой. За два месяца, что прошли после расставания с Лемпи, столько свершилось перемен в судьбе, что о ней вспоминал только перед отбоем. Напряженная суматоха будней напрочь вытеснила из головы все, что не касалось войны. Теплым утешительным мыслям о доме, друзьях, милой деву-шеке время отыскивалось только во время редких передышек. Стоило мне сомкнуть веки и представить родные лица, как тут же околдовывал сон. Сейчас над всеми мыслями главенствовала одна - скоро ли пихнут на фронт?
Качка не заглушает тревогу. Что ждет нашего брата впереди? Поезд идет с Севера, значит, понятное дело, нам предстоит какой-то из южных фронтов.
Изредка высовываемся из вагона. За полотном дороги чередуются леса с болотами, кое-где поля и луга и опять нескончаемая тайга. До чего же обширна русская земля!
Невольно одолевает грусть. Мысли уводят в родные края. Опять стою с ребятами на бугре. Теперь тут нет ни финнов, ни своих. Пусто. Сельчане, наверное, уже закончили сенокос, да и с жатвой управились.
Прохожу по Кинелахте. Почему-то в деревне ни души... так было, когда уезжали Лемпи с ефрейтором. Только при одном ее имени во мне все начинало полыхать, как разгорающийся лесной пожар. Сначала огонь лижет нижние ветки, перебираясь по ним все выше, и вот уже горит вершина. Пламя от нее перекидывается на другие деревья, скоро в огне гудит целый массив.
Кто потушит этот пожар? Поделиться бы с кем-нибудь, да боязно. Наслышан о стукачах. Они всюду. Поговорил бы - и полегчало, а так носи такую тяжесть! Когда-нибудь сорвусь и вместо армии - тюрьма!
Уже доводилось слышать, как арестовывали тех, кто осмеливался сказать о противнике что-то путнее. Их расценивали как паникеров. Господи, про такую невинную любовь и то никому ни звука!
Неожиданный крик дежурного по вагону:
- Парни, какой-то город!
Миг - и нас с нар сдуло, сгрудились в дверном проеме. Не будь он перегорожен доской на уровне груди, быть бы нам под колесами.
- Что за город? - ищем глазами буквы над станцией.
Паровоз зафыркал, ударяя струей пара по рельсам, за-тем его отцепили, и он укатил заправляться. Остановка, значит, не меньше получаса.
- Ребята, глядите! - показывал рукой шустрый паренек куда-то впереди себя. Во всю стену склада огромными буквами - ВОЛОГДА. Не ожидая команды, высыпаем из вагонов, жмурясь после сумрака от резко бьющего в глаза солнечного света.
Ох, Вологда - Вологда, никогда тебя не забуду!
Сухая ласковая осень, солнце согревает наши лица. А сколько зелени! Казалось, вокруг станции и ее построек вдоль железнодорожных путей протягиваются тебе навстречу ветви деревьев; листья местами прихвачены желтизной. Люди ходят без верхней одежды. Как хорошо! - разминали мы суставы.
Товарная станция Вологда враз заговорила тысячами голосов по-карельски. После долгих непрерывных дождей, зябких ночевок в сырых землянках, лежания в мокрых окопах и траншеях здешняя погода показалась нам подарком судьбы. Там, на Ухтинском направлении, все, кто были на 1ередовой, давно не снимали шинелей. Пока мы прохаживались вразвалочку вдоль вагонов, наслаждаясь высоким, ясным небом, теплым ветром, зеленью деревьев, к нам, оказывается, пристально присматривались пассажиры соседнего поезда. Это был целый состав с женщинами. Через какие-то минуты мы оказались в их объятиях, а наш слух с радостью улавливал суматошные, восторженные воскли-1ания родной речи:
- Качойммо, туо олетто кардялайзет?!
- Кардялайзет олеммо!
Ничего не объясняя, женщины наперебой кинулись обшмать и целовать нас.
Они возвращались в Карелию из эвакуации, и мы были первыми земляками, встретившимися на их пути.
- Ав-вой-вой! -десятки раз повторяли они, вглядываясь в наши лица. Девушки не отходили от нас ни на шаг.
- Олетто, олетто! - повторяли они, не веря, что видят своих парней.
Истекали минуты встречи. Девчата наперебой рассказывали, как жили в Ивановской области почти три года. Сами они были кто из Петрозаводска, кто из Пряжинского, кто из Ведлозерского районов. "Тут недалеко еще есть наши, - показали они на стоящий в отдалении состав. - Возвращаются с Урала".
Меня окружили, наверное, с десяток молодух. Многие из них плакали. Наиболее бойкая с приветливым лицом не то из Пряжи, не то из Матросов, рассказывала, как их ивановцы приютили. Ее родственницу с двумя девочками - двенадцати и пяти лет, отправили на лесозаготовки в один из лесопунктов области. Мать со старшей дочерью карзали сучки, собирали их в кучи и сжигали. Пятилетняя малышка хозяйничала по дому. На семью получали вдень восемьсот граммов хлеба. Спасибо местным жителям, выручали чем могли, иначе бы не выжить: то картошкой помогали, то молоком, оставляя после дойки у порога бидончик. Потом женщину с девочками удалось перевести с лесоучастка в село Ремшу. Там была центральная колхозная ферма, куда ее пристроили работать. Поначалу пришлось очень туго: ни дров, ни ведра в хозяйстве. Обратились в сельский совет за помощью, попросили лошадь, чтобы привезти дров. В ответ нарвались на грубость:
- Вы зачем сюда, в Ивановскю область, приехали? Красивой жизни захотели? - сердито отчитывал карелок председатель сельсовета. Выручил руководитель колхоза, дал аванс с нового урожая по мешку пшеницы на человека.
Пока рассказчица говорила о своих мытарствах во время эвакуации, то и дело прикладывая кончик рваной косынки к глазам, я посмотрел на других солдат. Они тоже оказались в плену у девушек, которые от радости и смущения не могли придти в себя. Такого множества бравых молодых военных они в своей жизни никогда не встречали. Каждая была бы не прочь завести знакомство с одним из этих парней.
Глядя на молоденьких женщин, бросившихся нас обнимать и целовать, в душе у меня шевельнулась жалость. Чем был вызван у них такой порыв? Может быть, сыграла роль услышанная от военных родная речь? Или заговорила какая-то иная кровно-родственная связь?
Вначале я не позволял девушкам себя целовать, хотя от объятий не отстранялся. Когда же увидел почти у всех слезы на глазах и то, что они их не скрывали, во мне вспыхнуло что-то такое, что вмиг перенесло меня в ту жизнь, которую оставил несколько недель назад. Там говорили так же, как эти молодушки. И слезы лили не менее обильно, часто из-за пустяков. И так же неизменно "надо - не надо" повторяли "ав-вой-вой."
Теперь я уже не думал, что к нам в объятия их бросила тоска по мужчинам, по которым они скучали долгих три года. Я понял, что многие из этих молоденьких женщин ед-ва выйдя замуж, сразу расстались с любимыми. Нынче, встретив молодых солдат, они отнеслись к нам, как своим любимым и родным. Только теперь мы по-настоящему осознали, что являемся их защитниками.
Моя собеседница, прощаясь, добавила, что родственница, о которой шла речь - мать Мелентьевой Марии - Героя Советского Союза.
- Мария была такая же молоденькая, как и вы, - с жалостью глядя на нас, говорила она. - Да вот, убили.
Едва услышав об освобождении родных мест, землячки подались в Карелию.
Уже доводилось слышать, как арестовывали тех, кто осмеливался сказать о противнике что-то путнее. Их расценивали как паникеров. Господи, про такую невинную любовь и то никому ни звука!
Неожиданный крик дежурного по вагону:
- Парни, какой-то город!
Миг - и нас с нар сдуло, сгрудились в дверном проеме. Не будь он перегорожен доской на уровне груди, быть бы нам под колесами.
- Что за город? - ищем глазами буквы над станцией.
Паровоз зафыркал, ударяя струей пара по рельсам, за-тем его отцепили, и он укатил заправляться. Остановка, значит, не меньше получаса.
- Ребята, глядите! - показывал рукой шустрый паренек куда-то впереди себя. Во всю стену склада огромными буквами - ВОЛОГДА. Не ожидая команды, высыпаем из вагонов, жмурясь после сумрака от резко бьющего в глаза солнечного света.
Ох, Вологда - Вологда, никогда тебя не забуду!
Сухая ласковая осень, солнце согревает наши лица. А сколько зелени! Казалось, вокруг станции и ее построек вдоль железнодорожных путей протягиваются тебе навстречу ветви деревьев; листья местами прихвачены желтизной. Люди ходят без верхней одежды. Как хорошо! - разминали мы суставы.
Товарная станция Вологда враз заговорила тысячами голосов по-карельски. После долгих непрерывных дождей, зябких ночевок в сырых землянках, лежания в мокрых окопах и траншеях здешняя погода показалась нам подарком судьбы. Там, на Ухтинском направлении, все, кто были на 1ередовой, давно не снимали шинелей. Пока мы прохаживались вразвалочку вдоль вагонов, наслаждаясь высоким, ясным небом, теплым ветром, зеленью деревьев, к нам, оказывается, пристально присматривались пассажиры соседнего поезда. Это был целый состав с женщинами. Через какие-то минуты мы оказались в их объятиях, а наш слух с радостью улавливал суматошные, восторженные воскли-1ания родной речи:
- Качойммо, туо олетто кардялайзет?!
- Кардялайзет олеммо!
Ничего не объясняя, женщины наперебой кинулись обшмать и целовать нас.
Они возвращались в Карелию из эвакуации, и мы были первыми земляками, встретившимися на их пути.
- Ав-вой-вой! -десятки раз повторяли они, вглядываясь в наши лица. Девушки не отходили от нас ни на шаг.
- Олетто, олетто! - повторяли они, не веря, что видят своих парней.
Истекали минуты встречи. Девчата наперебой рассказывали, как жили в Ивановской области почти три года. Сами они были кто из Петрозаводска, кто из Пряжинского, кто из Ведлозерского районов. "Тут недалеко еще есть наши, - показали они на стоящий в отдалении состав. - Возвращаются с Урала".
Меня окружили, наверное, с десяток молодух. Многие из них плакали. Наиболее бойкая с приветливым лицом не то из Пряжи, не то из Матросов, рассказывала, как их ивановцы приютили. Ее родственницу с двумя девочками - двенадцати и пяти лет, отправили на лесозаготовки в один из лесопунктов области. Мать со старшей дочерью карзали сучки, собирали их в кучи и сжигали. Пятилетняя малышка хозяйничала по дому. На семью получали вдень восемьсот граммов хлеба. Спасибо местным жителям, выручали чем могли, иначе бы не выжить: то картошкой помогали, то молоком, оставляя после дойки у порога бидончик. Потом женщину с девочками удалось перевести с лесоучастка в село Ремшу. Там была центральная колхозная ферма, куда ее пристроили работать. Поначалу пришлось очень туго: ни дров, ни ведра в хозяйстве. Обратились в сельский совет за помощью, попросили лошадь, чтобы привезти дров. В ответ нарвались на грубость:
- Вы зачем сюда, в Ивановскю область, приехали? Красивой жизни захотели? - сердито отчитывал карелок председатель сельсовета. Выручил руководитель колхоза, дал аванс с нового урожая по мешку пшеницы на человека.
Пока рассказчица говорила о своих мытарствах во время эвакуации, то и дело прикладывая кончик рваной косынки к глазам, я посмотрел на других солдат. Они тоже оказались в плену у девушек, которые от радости и смущения не могли придти в себя. Такого множества бравых молодых военных они в своей жизни никогда не встречали. Каждая была бы не прочь завести знакомство с одним из этих парней.
Глядя на молоденьких женщин, бросившихся нас обнимать и целовать, в душе у меня шевельнулась жалость. Чем был вызван у них такой порыв? Может быть, сыграла роль услышанная от военных родная речь? Или заговорила какая-то иная кровно-родственная связь?
Вначале я не позволял девушкам себя целовать, хотя от объятий не отстранялся. Когда же увидел почти у всех слезы на глазах и то, что они их не скрывали, во мне вспыхнуло что-то такое, что вмиг перенесло меня в ту жизнь, которую оставил несколько недель назад. Там говорили так же, как эти молодушки. И слезы лили не менее обильно, часто из-за пустяков. И так же неизменно "надо - не надо" повторяли "ав-вой-вой."
Теперь я уже не думал, что к нам в объятия их бросила тоска по мужчинам, по которым они скучали долгих три года. Я понял, что многие из этих молоденьких женщин ед-ва выйдя замуж, сразу расстались с любимыми. Нынче, встретив молодых солдат, они отнеслись к нам, как своим любимым и родным. Только теперь мы по-настоящему осознали, что являемся их защитниками.
Моя собеседница, прощаясь, добавила, что родственница, о которой шла речь - мать Мелентьевой Марии - Героя Советского Союза.
- Мария была такая же молоденькая, как и вы, - с жалостью глядя на нас, говорила она. - Да вот, убили.
Едва услышав об освобождении родных мест, землячки подались в Карелию.
