Что такое боевое крещение? Одни считают, что это участие в атаке, другие признают испытанием мужского достоинства, когда, попав под артобстрел, боец не наложит в штаны, а с прекращением огня бросается на врага, ухитрившегося под грохот своих пушек подойти к траншеям обороняющихся.
У каждого воевавшего свое воспоминание и своя оцен-ка первого боя. Читатель, думается, понимает, что далеко не все доживали до своего боевого крещения: много нашего брата полегло или было ранено, так и не повидавши передовой. Это тоже, выходит, судьба. А сколько иных случайностей приключалось с новобранцами, например, со мной: не окажись рядом зенитная батарея с расторопными девушками - не писать бы мне, думаю, этих строк. У каждой смерти свое объяснение и свое лицо. Нам повезло - мы приняли боевое крещение.
Это случилось в одну из ночей, что обычно бывают на севере Карелии в начале августа, когда в лесу уже сумрачно, а в полночь даже темно, но ненадолго - всего на час-полтора. В такие часы нападения мало кто ожидает. Но у врага свои планы - огонь он обрушил на нас из десятка орудий.
Наши пушки молчали. Противник, видно, вызывал ответную стрельбу, чтобы по вспышкам засечь новые огневые точки. Финны понимали, что пополнение прибыло не только с автоматами и делали вывод: готовится прорыв фронта.
Наша сторона продолжала молчать; противника это не устраивало, ведь сила теперь была на стороне Карельского фронта.
Наконец, терпение командования лопнуло - наш ответный огонь был во много раз мощнее финского. Артиллерийская дуэль длилась не больше десяти минут... Нам, прижавшимся к стенкам траншей и окопов, огонь казался бесконечным. О чем думает в такие минуты солдат? Только бы не угодить под снаряд! Лишь бы не покалечило! И еще о многом другом, частенько призывая в защиту всевышнего, хотя потом в этом никто не признается.
Утром, когда все выглядит веселее, уже нет такого страха, что ночью в дождь под вой ветра, и каждый торопится узнать, чем для нас закончилась пальба.
Артобстрел прекратился, как и начался - в один миг. Вслед за противником умолкли и наши орудия и тут же, без передышки, последовал приказ: взводу покинуть траншеи, выйти к болоту, по нему километра два с гаком пройти, подняться на сопку и занять там запасные окопы и траншеи.
Эту запасную позицию мы готовили недавно. Тогда не думалось, что всего лишь через несколько дней нам при-дется ее обживать. Заняв траншеи и окопы, надолго не обустраивались, лишь бы не мокнуть под затяжным дождем. Чего ради мы застряли на верхушке сопки? Скорее всего, чтобы враг не пробрался к нам в тыл, но он, похоже, и не думал нас тревожить. Пройдет ночь, и нас подменят.
Тишина пела свою усыпляющую колыбельную, через полчаса ноги сами стали подкашиваться, а глаза слипаться, многие задремали. Я тоже на какой-то миг очутился дома, но внезапный треск сучка и металлический лязг заставили меня вздрогнуть - кто-то крадется! Прислушался. Кажется, внизу под сопкой осторожно двигалась чья-то фигура. Тут возле меня вспыхнул сноп огня, стрелял кто-то из наших, за ним - еще один выстрел, и бугор ожил! Теперь палил, казалось, уже весь взвод.
Наиглавнейшей огневой силой взвода был мой пулемет. Я начал стрелять короткими очередями. Строчил, забыв обо всем на свете и не заметил, как ко мне подполз старший сержант Бурый, командовавший взводом.
- Видишь? - указывая на темные силуэты у края болота, спросил он меня.
- Ну?
- Не ну, а видишь?
Я эти серые фигуры раньше него увидел.
- Их нельзя проморгать..., не дай им выйти в наш тыл.
Я и так понял, когда началась стрельба, что финны решили здесь проскочить. Для этого они использовали артобстрел и тихое место среди болота. Правда, утром мы обнаружим, что по здешнему болоту мог пройти не только пехотинец, но и можно было протащить на себе некрупные орудия.
Мой второй номер только успевал подавать диски. Когда мы убедились, что замысел противника сорван, взводный приказал моему расчету занять новую позицию.
- Вот ваше место, - он указал на возвышение у самого
края болота.
- Займите окоп и никуда оттуда. - Напоследок пока
зал, куда нам стрелять, чтобы не задеть своих.
Только мы выбрались из окопа и бросились к макушке сопки, как по нам дали очередь из автомата, потом из второго. Мы едва добежали до указанного взводным рубежа. Оказавшись в окопе, я открыл огонь, тотчас же метрах в пяти-семи разорвалась граната, за ней еще. Видно, мой пулемет уж очень мешал финнам.
Бой закончился столь внезапно, что мы не поняли, почему вдруг стало тихо.
Остаток ночи прошел без стрельбы. Спать больше никто не хотел, но ни один из нас не рвался выбраться из траншеи и спуститься под сопку, чтобы там развести костер. Казалось, всех устраивала мокрая одежда и голод, что почувствовали вскоре после наступившей тишины.
Утром подвели итоги боя. Никто не говорил о потерях, хотя каждый из бойцов хотел знать, чем кончился артобстрел и налет финнов на взвод.
Мы опасались услышать о гибели кого-то из товарищей. Днем узнали: на бугре мы обошлись без потерь, артобстрел вырвал из роты троих. За ночной бой нас поблагодарили. Мне потом вручат благодарность, листок, подписанный Сталиным. Тогда такие награды были в ходу. Мы, оказывается, предотвратили переход крупной группы финнов в тыл.
* * *
Позже пришлось участвовать в более горячих переделках; знаю, что самый страшный бой тот, который калечит человека на всю жизнь и оставляет его немощным.
Но первый бой, конечно же, для каждого фронтовика самый запоминающийся. Чем? Сейчас трудно дать точную оценку, но одно бесспорно помню: страх. Боялся растеряться, оплошать, подвести товарищей, но только до тех пор, пока взводный не приказал занять новую огневую точку. Именно тогда я понял, что враг - тоже человек и не меньше моего боится смерти.
Пришла уверенность, что и мы кое-что значим в этой войне.
После боя кто-то из "сосунков" повторял слова комвзвода, любившего изрекать:
"Не надо глядеть, что ты мал. Надо иметь в виду, что нынче война моторов".
Этим он учил нашего брата быть более уверенным в себе и помнить, что не силой ты берешь противника, а своим безотказным оружием.
На краю болота техника отсутствовала, если не считать техникой автоматы ППШ и ППС, да моего пулемета Дегтярева.
Приходя в себя после боя, я никак не мог отделаться от мысли, что назойливо всплывала и преследовала меня, когда через пулеметный прицел я видел мелькавшие фигуры финнов. Мне казалось, что каждый из них - ефрейтор Вилле. Хороший он парень, плохой ли - на войне не рассуждают. Передо мной враг, он на моей земле, и у меня приказ его уничтожить. "Не надо было к Гитлеру примазываться!" - на этот счет у меня взгляд был вполне четким и бескомпромиссным, что подтверждал в бою мой пулемет.
Что же касается Лемпи, она по-прежнему ни на миг не покидала моего сердца.
Стремительная фигурка, уносящаяся от меня в серебристом блеске колес велосипеда, и ее прощальный взмах рукой, пославший мне через пространство касание самых красивых в мире губ и уверенность, что я любим, - это со счетов не спишет никакая война! Тут уж я сам как-нибудь без учителей раз-1 берусь! Незаметно, исподволь, откуда-то из глубины души, всплыло отчаянное заплаканное лицо матери, в гневе надвигающееся на ведлозерского служаку и крик: "Сына не отдам!" - Дурачок, - казалось укоряли материнские глаза. - А если твоя Лемпи будет стрелять в моих сыновей Андрея и Василия, ты тоже по ней сохнуть будешь? Кто заставлял ее за винтовку браться? - Прикажут - и упадут твои братики мертвыми! Она ведь - тоже солдат и стрелять обучена! Да, не все выходило так просто, как мне хотелось бы. - А если бы в цепи против меня с автоматом наперевес шла Лемпи, выпалил бы я в нее? - продолжал грызть душу червь сомнения.
- Если бы она в меня стреляла, то выпалил бы, - старался я разложить по полкам этот ребус. На войне, как на войне! Хотя, тут же мысленно я улыбнулся, - чтобы Лемпи палила в меня? - А под дулом пистолета? - Все равно бы нет! - А ты? - И я никогда бы первый ее не застрелил. - Тогда выходит, что вы оба - изменники своим армиям?
- Изменники? - О, нет! Если бы все солдаты с той и иной стороны враз воткнули штыки в землю, тем самым, сразу же автоматически завершилась война без дальнейшего кровопролития и потерь. Мы бы первые предвосхитили победу, а советские генералы нам бы только пожали руки!
Дальше я мечтал, как сразу же после победы, я с наградами за доблесть обязательно добьюсь у высоких начальников разрешения съездить в Финляндию и найду Лемпи. Фантазия уносила меня в счастливые сцены нашей любви, как вдруг, словно электрический ток в сознание ударила мысль: "А вдруг она убита? Таким же, как ты, солдатом?" От нелепой и страшной неожиданной мысли меня передернуло. И тут же необратимо и бесповоротно пришла решимость: "Хватит церемониться с противником! Надо скорее кончать эту ненормальную кровавую бойню, пока всех не перебили! Отпразднуем победу, а там разберемся! Только уцелей, только не погибни, любимая моя Лемпи!"
Я первый буду смотреть в оба и изо всех сил стараться, и всех сельчан подниму, и тех, кто рядом воюет со мной, чтобы никогда, ни за что на свете не появился на Земле но-вый Гитлер! И в этом незримо помогут мне и те, кто был ранен и убит, сгорел в танке или самолете, кто мучился в плену и не выдержал нечеловеческого существования, и те, кто уже вернулся списанным калекой домой. Я не позволю, чтобы помешали нашему с Лемпи счастью! Не для того . качали нас на руках матери, чтобы мы убивали друг друга!
Когда-нибудь, мечтал я, уже засыпая, люди будут такими умными и справедливыми, что все спорные вопросы смогут решать без войн, по-доброму. В мире не останется ни одного солдата. И сельчане никогда больше не будут бросать свои избы и прятаться от бомбежек в леса, как дикие звери. Ничего не боясь, будет скакать на жеребенке мой брат Миша. И больше никто никогда не посмеет стрелять в мою Синемуксу!
