Как-то Ишанин зашел в красный уголок, где я писал письма родным, и спросил меня:
- Ты знаешь, кто такой Кочура?
- Нашел о чем спрашивать: наш первый и главный начальник.
- Не угадал..
- Ну еще комсорг роты.
- Выходит, ты ничего не знаешь о нем. Он-шпик! Вот кто такой Кочура! Теперь понял?
Я пожал плечами. Слышать такое было для меня странным.
- Не веришь?
- Если он шпион, то чем тут ему заниматься? На нашем лесозаводе нет ничего секретного. Не опилки же интересуют немцев?
- Мелко пашешь! А американские и английские караваны? Да одна дата их прибытия стоит того, чтобы здесь держать целое шпионское гнездо!
- Но когда ему сообщать об этом? Он ведь дни и ночи с нами...
- Не знаю,- сокрушенно качает головой Саша. - Знаю только, что шпик он. И видать, давно. А командирская требовательность у него - показуха. Для маскировки.
- Что, он сам в этом признался? - уставился я на друга.
- Признается... с твоей помощью! - решительно заявил друг. Ишанин исчез, а я вспомнил, как он, будучи в заключении в Киндасовской каторжной тюрьме, помогал патриотам
бороться с пособниками оккупантов, выявляя провокаторов.
Небольшой рост, детское лицо, наивный взгляд помогали ему входить в доверие и вовремя предупреждать своих о намечающихся со стороны лагерников действиях.
Письма домой написаны. Плакаты, что развешаны в красном уголке, прочтены. Газеты тоже. Может, вновь просмотреть таблицы, объясняющие, за что какие награды вручают. Орден Отечественной войны, например, полагается за сбитый самолет, подбитый танк. Красную Звезду можно заработать за менее значительный подвиг. Есть ордена, которых не удостоишься, хоть целый полк в плен захвати. Они предназначены для крупных и очень заметных штабистов.
Привлекает внимание картина, нарисованная довольно известным мастером кисти, как А. Матросов бросается на амбразуру вражеского дзота. В другой картине немецкие асы пикируют на безоружных женщин, бредущих по бескрайним полям России. Еше плакат: яркие трассы залпа "катюш" и сожженный, проутюженный участок земли. Или вот, известный в войсках артиллерийский расчет поджег с десяток "тигров", "пантер", "фердинандов". Горят миленькие, как снопы пшеницы, облитые бензином. С плакатов на нас глядят одни герои. Они бьют фашистов и всегда остаются живыми. И нет объяснения, почему гитлеровцы дошли до Москвы и держат в окружении Ленинград, рванулись на Кавказ и никак не сдаются... В красном уголке полумрак. Присмотревшись, за длинным столом с подшивкой "Правды" заметил Кочуру. Он нехотя перелистывал подшивку, наблюдая за мной и моими соседями.
- Неужто он фашист? - подумал я. - И в самом деле, почему он так выпендривается? Все норовит себя показать, точно говорит: "глядите, какой я патриот!"
В самом углу сидят два бойца. Они не из нашего взвода. К ним подходит Ишанин. Что-то им говорит, потом отходит от них, садится у самого края стола и берет журнал "Огонек".
Подойти к нему, что ли? - спрашиваю себя, стоя перед ротной стенгазетой, где рассказывается о нашей ночной вылазке. О том, как мы выполнили свой красноармейский долг.и с честью справились с учебной задачей. Но нет в этой заметке ни строчки о том, что нам попрежнему не доверяют.
Кто же редактор? - Да наш же... Кочура.
За чтением стенной газеты я забыл про сигналы, что мне следовало принять от Ишанина. Он предупреждал: "наблюдай за мной".
Проходя мимо меня, бросил:
-Дуй за мной!
В коридоре Саша остановился. Чуть поодаль я увидел дежурного по роте. У самого входа - дневального.
Как только мы решили пройти мимо дежурного, тот встал перед нами:
- Куда?
- Что, нельзя свежим воздухом подышать?
- Идите... только как бы вам не простудиться.
Выйдя на улицу, я остановился. Саша исчез...
- Да отойди ты от света! - слышу его голос за спиной.
Только вошли в тень, снова его шепот:
- Иди за мной и делай то, что и я. Видишь тень? - показал он в сторону казармы, в которой размещалась чет вертая рота.
- Вижу.
- Держись за ней!
И мы пошли за гномиком. Поначалу крались вдоль стены в проходах между сугробами.
Гномик, кажется, нас не замечал и не опасался, что его засекут на "стукачестве".
В одном месте я едва не застрял в сугробе.
- Да не спеши ты так! - шепчу я Саше.
- Тише, ты! - сердится он.
Вдруг тень останавливается. Кажется, даже присела. Мы разом потеряли ее из виду. Саша машет мне рукой. "Прижмись!" Мы в тени. За нами ни света, ни луны. Одна глухая стена барака.
- Слушай, не зашел ли он в гауптвахту? - спрашиваю я
Сашу, придвинувшись к нему вплотную.
- Ни звука! - Ишанин прикладывает палец к губам..
Мы начали мужественно мерзнуть.
В это время отделенный опять вышел на свет и двинулся, прижимаясь к стене батальонной тюрьмы.
- Объясни ты толком, чего мы добиваемся? – прошу друга, как только тень стала удаляться.
- Немногого... чтобы ты и другие ребята не распускали языки, а ушки держали на макушке при отделенном.
- А иначе?
- Настукает на тебя или на кого другого и поминай, как звали.
- Зачем это ему нужно? А ты не преувеличиваешь? Не нагнал на себя страху?
- Ладно, потом объясню. Хотя... - Нам показалось, что тень опять стоит у угла гауптвахты. За стеной низкого барака послышались чьи-то слова.
- Так это же старший лейтенант, - произнес я и отпрянул от стены. Я был разочарован. Ожидал видеть кого угодно, только не особиста. Чуть-чуть приподнялся, чтобы убедиться, что там за замерзшими окнами гномик и старшой. Приложив ухо к стеклу, стал различать некоторые слова. Но дальше слушать Саша не позволил.
- Пора возвращаться в казарму.
Не прошло и десяти минут, как на пороге показался Кочура. Его глаза, липо излучали нескрываемую тревогу. Он явно был чем-то взволнован. Не разнюхал ли, паскуда, что за ним стати наблюдать?
В тот вечер мы с Ишаниным создавали видимость нейтралитета.
Я думал о том, что Кочуре и вовсе нечего докладывать своему шефу, а раз он ходит туда регулярно, как утверждает Ишанин, то что-то же должен "стучать". Скорее всего, о нашей неблагонадежности.
