Кому интересно, каково солдату, изнуренному службой, и что он думает, когда с мешком сахара в полтора раза увесистее себя прет вверх по крутым мосткам на палубу, а затем по ним же спускается на причал и тащится на склад?
Грузчик видит только то, что под собственными ногами и, лишь скинув мешок с плеч, получает возможность оглянуться: не лежит ли где плохо припрятанный кусок сахара или хлеба? Если заметит, то еще не сразу бросится к нему: какие-то секунды его по инерции качает от терпеливо преодолеваемой тяжести.
Чуть передохнув и подвигав плечами, он готов опять стать под очередной мешок. И так целый день. И лишь в короткие минуты перекура зыркнет глазами, кто тут есть еще рядом с ним.
Уже не первый раз замечаю женщин. Их пятеро. Они неспешно ходят по длинному складу. Что-то переносят, укладывают.
Меня занимает одна из них. С виду старуха. Ходит в просторном солдатском бушлате, как и мы. На ногах стоптанные ботинки. На голове не то старый платок, не то шарф. С ними плохо вяжется ее молодой голос. И когда представился случай увидеть ее лицо, я удивился: передо мной стояла молоденькая девушка с глазами синими-синими, как вода в нашей Синемуксе.
- Ты откуда? - спрашиваю. Она и ухом не ведет. Я кричу: - Ты что, глухая? Опять - ноль внимания...
- Не хочешь разговаривать, ну и черт с тобой! - Мне, конечно, не стоило грубить, но в минуты досады я иногда "срывался". Когда я уже собирался уходить, вдруг услышал:
- Сам глухой!
- Да ты оказывается не только слышишь, но и разговаривать умеешь!
Комплимент, видать, был плох, так как девушка рассердилась.
- Ладно, не дуйся, - попытался я сгладить неловкость первого знакомства, - лучше расскажи, откуда сама.
- Из Карелии...
- Земляки, выходит! - обрадовался я.
- Из какого района? - радостно расцвело ее лицо.
- Из Ведлозерского.
- А я петрозаводчанка.
- Столичная,значит?
Только я собрался спросить, почему же она не возвращается к себе в Петрозаводск, как в эту минуту почувствовал, что кто-то меня толкает к выходу:
- Потом объяснишься. После войны будет много свободного времени.
Я оглянулся. Сзади шел Петя, а за ним другие мои сослуживцы.
- Идем, идем, - торопил он меня. Мы с Петей вкалывали в одном звене, и наши показатели были выше других.
Навстречу нам тащится Саша Ишанин, чуть ли не волоча по земле мешок.
- Зовут-то тебя как? - крикнул я ей уже на ходу. Но ответа не последовало.
Следующая встреча состоялась через десять дней. Мы вновь разгружали судно. Вдоль причала стояло еще несколько пароходов. На всех работали солдаты. Первая половина дня прошла в ожидании встречи с девчонкой.
К концу смены терпение мое иссякло, и я направился к ее рабочему месту. Она переставляла пакеты. Часть из них куда-то уносила.
- Здравствуй, землячка!
Я ожидал, что она хоть на минуту оставит работу.
- Здравствуй! - ответила она, даже не взглянув на меня.
- Так как тебя зовут?
Женщины, что трудились тут, заулыбались, и я заметил, что все были старше моей землячки.
- Видишь, Катя, ты уже приглянулась доходяге, - откровенно изучая мою физиономию, громко произнеслаодна из работниц. - Подкормишь, после войны будет тебенаходка, если тут не загнется под мешком.
"Машка, как тебе не стыдно чепуху молоть!" Но та точно не слышала упрека. Катя засмущалась и покраснела.
"Ничего, что он дохленький", - продолжала потешаться Машка. Мне было стыдно выслушивать в свой адрес такую чушь. К счастью, вмешалась Катя.
- Ох, Машка, злой же у тебя, язык! Как тебе не ай-ай-ай! Так обзывать воина Красной Армии!
- Ну, Катька, даешь! - заулыбались и другие женщины.
- Не зря тебя в школе в комсомольские вожаки толкнули.
- Выбрали, девочки, выбрали!
Гляжу, грузчики поднялись. Перекур кончился. В мою сторону направился старшой. Еще издали орет:
- Приступить к погрузке!
Очередная работа в порту предстояла через десять дней. Мы уже настолько втянулись в разгрузочные работы, что без них не представляли службы. В промежутках между занятиями работали в порту. Занятия шли по тактике. Нас выводили в ближний лес и там мы то наступали, то окапывались, ползали на брюхе или бросались в штыковую атаку. Занятия нам осточертели. Нас шпиговали, как новичков. Приводили и на болото, где дерево от дерева стояло в трех-пяти метрах. Здесь было не укрыться не только от противника, но даже от глаз своего начальства. Впрочем, чем реже оно появлялось, тем больше было толку. Хотя на ревизоров какая обида? За нас не будут таскать мешки?
За офицеров командуют сержанты. Они, как собаки, сорвавшиеся с цепи. Чуть что - подъем и сразу марш-бросок. Если на тактических занятиях не понравился какой-то прием, выполненный одним из тридцати солдат, будут гонять по-пластунски всех. Взмокнешь до ниточки, а сержанту радостно. Сержант свое усердие демонстрирует перед офицером. За счет жестокости он избавлен от отправки на фронт.
Занимаемся... А через несколько дней нас снова гонят в порт. В очередной раз я увидел Катю. Было жутко холодно, ветер дул с полюса и гнал снежную крупу вдоль причала.
Катя несколько раз попадалась мне на глаза, но тогда я не мог подойти к ней. Перед началом работы нам объявили:
- Задание сегодня - 24 мешка на красноармейца.
Это не много и не мало. Если бы нас подкормили, конечно, мы бы справились быстрее. На нашей жиденькой кашке не очень-то разгонишься. Со мной в пятерке оказался Петя Терентьев.
Спустя полтора часа наша группа сделала первый перекур. Мы осилили почти половину нормы.
На складе работали те же женщины и среди них Катя. Сегодня ее трудно было признать. На ней я не увидел ни бушлата с развевающимися полами, ни хлябающих ботинок. Вместо ватных брюк ее стройные ноги плотно обтягивают шерстяные чулки. Ну и ну! - улыбнулся я. - Прямо-таки красавица! - Подумалось, что отныне, пожалуй, мне предстоит бороться за ее внимание и взаимную симпатию. Интересно, сколько же у меня соперников?
В тот день я частенько посматривал на нее, стремясь поймать ответный взгляд. Захотелось сделать ей что-то доброе. Может, помочь переменить работу? Ей бы трудиться в светлом теплом цехе и шить красивые платья или другие нужные вещи для молоденьких женщин. Думая о Кате, так похорошевшей за последние дни, я невольно начал сравнивать ее с Лемпи. Финка была чуточку выше моей землячки и стройнее, с европейского типа лицом. Катя же вобрала в себя что-то от татар.
Воспоминания перенесли меня в Кинелахту, и вот я уже вижу Лемпи, идущую на почту, а вечером выскакивающую из ледяной воды Синемуксы. Она усердно растирает бронзовое от загара тело. Ее голос заставляет меня встрепенуться: "Юсси, поехали с нами!" Оглядываюсь, где она? Вместо нее вижу Катю, что-то говорит мне: "Ваня, ты меня не слышишь, что ли?"
Девушка впервые назвала мое имя. Как она его произнесла! По моему телу прокатились горячие волны.
Мы возвращались в трюм за очередным грузом. Петя, шедший рядом, шепнул мне:
- А ведь девчонка ради тебя нарядилась. Не упусти случай...
- Что ты говоришь? - притворился я, словно не понимая, к чему он клонит, и меня это не так уж и волнует.
- Чего придуряешься? Неужели сам этого не понял?
Но мы оказались в трюме, и разговор на этом прервался. Оттуда свет дня просачивался, как через темную сетку. Я глядел на штабеля мешков и ужасался предстоящей работе - они тянулись метров на семьдесят. А ведь такой же трюм и по другую сторону капитанского мости-ка! Выносим мешки, выносим, а им нет конца. Опять поднимаемся наверх.
В тот день мы дали большую выработку и получили право на часовой отдых. Этого времени было достаточно, чтобы сказать Кате те непривычные слова, которые я долго вынашивал в душе.
Несколько раз она прошла мимо нас, развалившихся на мешках. Я заметил, что ее брови были подведены угольком. Если бы не строгий запрет общаться во время работы с гражданскими лицами, я подошел бы к Кате и сказал: "Не порти своего лица! Ты и без косметики самая красивая девушка!" Но наш разговор с нею отложился на целых десять дней. При встрече она поведала мне, что её отец и два брата на фронте. От отца нет известий с зимы 42 года. Один из братьев изредка пишет, а от другого давно нет никаких вестей.
Катя живете матерью, Анастасией Николаевной, которая работает на лесозаводе, отгружает импортный лес в Америку и Англию.
- Когда же вы собираетесь возвращаться домой? - поинтересовался я.
- Уже хотели выехать. Мама даже с работы увольнялась, не ожидала, что будут чинить препятствия. Да не тут-то было! Вот и остались здесь. Она опять устроилась на старую работу.
- Что же, не дали разрешения на выезд или Карелия не принимает? - изумился я.
- Да, Карелия не принимает, так нам объяснили в отделе по устройству эвакуированных. Есть такой отдел при облсовете.
Мне это показалось нелепым: кто может человеку запретить вернуться домой? И я рассказал, как мы в Вологде встретили на станции целый состав с эвакуированными, возвращавшимися в родные места. Люди радовались, что едут домой, и эта радость невольно передавалась и нам. В каждом из солдат они видели своего мужа или брата.
За рассказом я не заметил, что к нашему разговору прислушиваются и другие женщины.
- Вы тоже из Карелии? - спросил я упаковщиц.
- Что, и на нас собрался жениться?
- А чем больше жен, как говорят старики, тем больше добра и ума.
- Откуда же добро? - удивились женщины.
- Вы же себя считаете умными, верно? А вас сколько? Каждая даст умный совет, я его пущу в дело, вот и добра полный дом!
- Легко собрался жить! - прыснули бабенки.
- Кто запретит? Однако, где мне вас искать послеслужбы?
- Мы - питерские! Будем надеяться, что ты нас увезешь в свою Карелию.
И им, и мне надоела пустая болтовня. Женщины принялись за свое дело, оставив Катю побыть рядом со мной. Отойдя чуть в сторону, она сообщила:
- Недавно мама ездила в исполком. Приходит туда, а ей объясняют, что Карелия не принимает эвакуированных. Вернулась домой злая, даже со мной не разговаривала. Перед самым сном сказала: - Не видать нам, наверное, дочка, Карелии!
- И вы успокоились?
- А что мы можем сделать? Придется ждать.
- У моря погоды?
- Пока Петрозаводск не разрешит, - Катя нервно теребила кончик косынки.
Не помню, сколько времени прошло после того разговора, как Катя во время новой встречи сообщила:
- Мама опять была в облисполкоме.
- И вновь ответили как прежде?
- Она рассказала председателю о твоей встрече с воз
вращающимися в Карелию из эвакуации, но у него свои
понятия.
Я не знал, чем помочь, как утешить девушку. Неожиданно мелькнула догадка. Может, их не впускают в Карелию, потому что республику решили сделать однонациональной? Тут я брякнул:
- Ты, Катя, кто по национальности?
- Русская.
- А мать?
- К чему эти вопросы? - еле сдерживая себя, недоумевала девушка.
- Что же, и спросить нельзя? - пытался смягчить я Катину вспышку. Я подумал, что их семью не впускают в Карелию потому, что когда-то она была выселена как кулацкая. И захотелось мне о ней узнать поподробнее. Но как об этом спросить? Опять ведь Катя разозлится. Но она разговорилась и слово за слово поведала свою родословную: отец заводской токарь, братья начинали работать вместе с ним. Зарождалась новая семейная династия заводских рабочих.
С какой стороны ни крути, все в семье было благополучно. Это-то обстоятельство еще сильнее запутало мое представление о справедливости.
Пройдет совсем немного времени, и мне посчастливится встретить земляков из Карелии, которых военное лихолетье бросило в Архангельскую, Вологодскую, Мурманскую области и Коми АССР.
Сколько их раскидало по разным уголкам страны суровое время, никому не ведомо до сих пор.
Может десятки тысяч. Известно одно, что многие из них так и не смогли вернуться на родину.
Сошлюсь на некоторые примеры.
Небезынтересно знать, что предпринимали руководители северных областей, чтобы к концу сорок четвертого года в Карелии было как можно меньше жителей.
Вот документ, а подобных в моем распоряжении не один десяток, выданных администрациями Коми АССР, Мурманской, Вологодской и Архангельской областей.
РСФСР
Исполнительный комитет Архангельского областного Совета депутатов трудящихся
ОТДЕЛ Хозяйственного устройства эвакуированного населения 6 сентября 1944 года адрес: г. Архангельск дом Советов, тел. 3-74-64
Архангельская область Няндомский район, д. Кожда
Овсянниковой Татьяне Алексеевне
По Вашему заявлению от 26 августа 1944 года сообщаем, что поскольку нет постановления Правительства о реэвакуации в КФССР, выезда Вам разрешить не можем.
Начальник Отдела по хозустройству эваконасёления, подпись (Кузнецов).
Может, семью Овсянниковой Татьяны задержали в чужих краях потому, что ее отец Константин Давыдович Овсянников оказался в плену? Таких в стране Советов тогда было миллионы. Нет, лейтенант Овсянников погиб в конце декабря 1942 года смертью храбрых, так написали в извещении.
Еще 20 декабря 42 года он писал жене, то было последнее его письмо. В нем офицер просил жену вместе с дочерью поблагодарить учительницу девочки за заботу о ней.
Лейтенанта призвал Петровский РВК КФССР в начале войны. Я смотрел на последнюю открытку, присланную из действующей армии и прочел текст:
"За страну Советскую
Бей зверье немецкое!
Бей штыком, гранатой бей,
Бей, чем можешь! Убей!"
Позднее я прочел еще несколько официальных ответов из других северных областей. Содержание их было стандартное, но меня интересовало не то, как написаны эти формальные отписки, а сами мотивы отказов. Я не нашел среди десятков писем ни единого положительного ответа и не обнаружил причин, по которым в те времена людей заносили в разряд неблагонадежных. Зачем же вынуждали эвакуированный люд оставаться в чужих краях?
Расшифровать географию и мотивы присланных отказов могли лишь генштабисты вместе с Берией, Ждановым, Маленковым, Щербаковым, маршалом Мерецковым и генералом Штыковым. Но они предпочитали помалкивать.
