Прошли первые два дня, и вдруг в нашей боевой подготовке что-то изменилось. Ничего не объясняя, нас вывели на занятия и приказали готовиться к построению. Каждый мысленно задавал себе вопросы: почему? Зачем? Куда?
Сержант, назначенный старшим нашей команды, на все наши вопросы отвечал односложно и исчерпывающе: "Военная тайна!".
После обеда нас построили, выдали сухой паек на три дня, которого при хорошем аппетите не хватило бы и на сутки. Уже через два часа мы плыли на барже из-под картошки. Куда? Вновь военная тайна... Спустя сутки сошли на берег примерно в восьмидесяти километрах от Череповца. Нас два взвода. Иными словами полурота. Командует нами тот же сержант. Нам постоянно хочется есть. Едва ли кому удалось растянуть сухой паек на целых три дня. Приварка тоже пока никакого. "Кормимся" одной "военной тайной". И вскоре она раскрывается.
Нам предстояло убирать картофель на значительных площадях. Рабочей силы, видать, в этом колхозе было мало, а картофель мог уйти под снег. Вот нас и бросили на его спасение. Все лучше, чем с утра до позднего вечера без конца окапываться и ползать на животе по-пластунски. Хотя и здесь на отдых и послабление никто из нас не рассчитывал. Работы было непочатый край. Картофельные поля тянулись вдоль Шексны на многие километры. Если бы сюда бросили и весь батальон - лишних рук не оказалось бы.
Работа - работой, ее никто не пугался. Огорчало другое: кормить нас пока не собирались. Вся надежда на картошку. Стали выдавать по шестьсот граммов хлеба. Он был безвкусный, видать, с какими-то примесями и к тому же плохо пропеченный.
Только обосновались в деревенской школе, которая почему-то пустовала, как к нам зачастили девчонки: придут вечером и начинают вызывать ребят. Делали это через дневального. Смешно признаваться, но мы, солдаты, побаивались этих рано повзрослевших школьниц. О чем с ними говорить, как развлекать? Этому нас никто не учил. И все же встречи стали частыми.
Хотя мы говорили по-русски скверно, им, по-моему, это даже нравилось. Одна как-то на вечеринке меня спросила:
- Спеть тебе? - и тут же затянула:
- Что вы, девки, сидите,
Губы прижимаете?
Со своими дролями
Про любовь не баете?
Ударения на "те" она выжимала особенно старательно. Потом спела еще две-три частушки, но они мне не понравились, показались примитивными и грубыми.
Я и лошать, я и бык,
Я и баба, й мужик,
Для товарок я - кобёл,
А солдатам - женский пол.
С того вечера я стал избегать встреч с этой девчушкой, но ей я, видать, пришелся по сердцу.
- Хочешь, буду тебя хоть сколько ждать?
К нам тянуло и местных пацанов. Помню, один поинтересовался, когда я отмывал ботинки от грязи:
- Дяденька, сегодня танцы будут?
Я посмотрел на него. С виду ему было лет двенадцать-тринадцать. Маленький, щупленький. Ясно, школьник начальных классов. И все же "дяденька" меня задело, как говорится за живое.
- Тебе сколько лет? - спрашиваю в ответ.
- Шестнадцать.
- Вот так-так! - развел я руками.
Паренек выжидательно смотрел на меня.
- А мне сколько дашь?
- Не знаю, - выдохнул он наконец.
- И мне, дяденька, шестнадцать.
Дольше месяца мы копали картошку и отправляли ее баржами. Куда? Не спрашивали, а если и интересовались, получали традиционный ответ: "Военная тайна".
За все это время нам не доставляли провизии. Мы, кажется, перестали существовать для интендантов.
С уборкой картофеля рота справилась незадолго до ноябрьских праздников. Возвращались в Вологду, когда берега Шексны были затянуты льдом; мы тоже заканчивали своего рода навигацию.
В Череповце нам выдали сухой паек сразу на десять дней. Мы тотчас почувствовали себя богачами и стали искать, в чем и на каком очаге приготовить бы горяченького. Ни того, ни другого не имелось. Котел и соль нашлись, только вот с дровами вышла неприятная история. Можно сказать, казус, срамота. Не помню, кто из парней позвал:
- Ребята, за мной! Есть топливо!
Мы кинулись за ним и прибежали на кладбище. Для костра пошли в ход ограда и упавшие кресты. Только мы успели развести костер, как нас окружил патруль во главе с комендантом города. Но что могли сделать какие-то шесть-семь солдат с сотней голодных и злых "вояк"?
Комендант оказался неглупым малым. Он был знаком с повадками нашего брата и во избежание конфликта выделил охапку дров. Мы запировали.
Вернулись на вокзал, откуда ушли, может, с час назад. Но прежние места оказались занятыми, карельский фронт передислоцировался на юг. Заполнившие зал ожидания солдаты сразу же признали нас своими: "Славяне!" Кто служил в войну, меня поймет: тогда все мы были "славяне", "братишки", "друга".
Увидели и знакомых. Протиснувшись ближе к ним, я спросил:
- Славяне, что, с войной там, на севере, покончили?
Хотелось узнать что-то про старшего сержанта Бурого.
Мне отвечали неуверенно. То ли был ранен, то ли убили. Так мне и не удалось узнать про дорогого мне человека, фронтовика, которого сразу полюбил и до сих пор с теплотой в сердце вспоминаю.
