Младший лейтенант Тихонов, как правило, сам солдатам приказов не отдавал, препоручая это Старчаку и Кочуре. Но однажды традицию нарушил. Случилось это незадолго до нового 1945 года.
В тот декабрьский вечер в городок нагрянула целая группа офицеров. По казармам пошел слух, мол, приехали они по заданию штаба армии и, видимо, ночью батальон будет поднят по тревоге. Тревога нас не могла испугать. Дело было привычное. Но накануне нового года не хотелось сидеть в мерзлых окопах. То, что нас выведут к самому Белому морю (более некуда) мы предположили наверняка. При наплыве такого числа проверяющих нам было ясно, что анализировать состояние нашей боевой подготовки они будут основательно в каждой роте. Ну что ж, мы были готовы к этому.
Поступил приказ: никому из казарм не отлучаться. Взводный понял, что домой до утра не выбраться, и отправил Сашу Ишанина на квартиру с запиской. Ехал он на трамвайчике, продуваемом всеми ветрами, и жался от холода к стене вагона. Ветер неожиданно раскрыл в руках записку: "Ниночка, у нас ночные занятия. К тебе могут зайти контролеры. Прими их по высшей категории. Накорми парня".
Ишанин прибыл на квартиру взводного и вручил хозяйке записку. Та быстро прочла и, предложив бойцу раздеться, посадила за стол. Саша стал наворачивать чуть остывшую жареную картошку с тушенкой и намазывал маслом хлеб. Следом на столе появился графинчик со спиртом.
- Согрейся после мороза! - хозяйка налила рюмку и поставила ее перед бойцом.
- Я не пью, - пытался отказаться боец.
- И правильно делаешь. Но рюмка для аппетита не повредит.
Сашу это замечание развеселило: неужто и в самом деле не понимает, что солдат аппетитом не страдает. Страдает скорее из-за постоянного недоедания. Но решил не огорчать командиршу.
Ишанин выпил рюмочку. Водка его разобрала, и он расслабился. Взгляд его основательно прилип к фигуре хозяйки... Вздохнув, паренек стал разглядывать жилище младшого.
В крохотной прихожей на самодельных плечиках висело пальто, скорее всего, дамское из зеленого сукна, из которого шили в то время шинели для высшего офицерского состава. Рядом "с пальто - шубка из цигейки, переделанная из полушубка. Чуть поодаль еще одна, уже из другого меха. Вся прихожая забита одеждой. Взглянув на шубы, пальто, косоворотки, меховые безрукавки и еще какие-то вещи, Саша едва не спросил командиршу: - А что, у вас такая большая семья? - но, заметив в комнате солдатскую кровать, тут же прикусил язык. Больше всего его удивила кухня. Здесь на самодельных полках теснилось множество мешочков, видимо, с крупами, бутыль со спиртом и длинный ряд больших конусообразных консервных банок американской тушенки. Вот, оказывается, откуда такие котелки у архангельских женщин, усмехнулся Саша про себя. Живут же люди! - солдат еще раз обежал взглядом всю эту, по военному времени, роскошь и, вздохнув, заспешил к выходу.
Отсутствие друга я заметил только поздним вечером на построении. При перекличке Старчак его фамилию не назвал. Почему? Где же он? Что делать? Если не сыщется через минуту-другую, угодит под монастырь, так мы называли военный трибунал.
После команды "Разойдись!" разбрелись с неохотой. Ожидали, что последуют другие распоряжения, типа тревоги, муштры. Словом, очередного издевательства приезжих ревизоров.
Только разошлись и примостились на доске-плахе, прибитой к краю нар, что служила нам и скамьей, и столом одновременно, как в казарму ввалился Ишанин, красный и взъерошенный.
- Где пропадал? - накинулся я на него.
- Ты что, не видишь? - растянул он губы в какой-то глупой улыбке. - Я ведь пьяный!
- Что ты несешь? - не понял я друга.
- Я только что был дома у младшого. Виделся с его женой.
-Да ты никак соперничаешь с командиром? - пытался я перевести на шутку.
Но тот настаивал: - Я и в самом деле от его жены!
В этот момент прозвучал начальственно-резкий голос Старчака: "Взвод, на построение!" Колесо проверки завертелось.
