У командования задача была "не очень сложная": за неделю-другую научить нас рыть окопы, ходы сообщения, маскировать передний край обороны и раз-другой стрельнуть из винтовки и ручного пулемета.
Осуществление такой цели за столь короткий срок не являлось, как может показаться, фантазией. Сама обстановка накануне наступления Карельского фронта на Севере ускоряла нашу подготовку к боям. Была еще причина, известная только верхам: Сталин требовал не считаться с потерями ради достижения успеха.
Наших военачальников не заботило то, что нас бросают в бой почти не подготовленными. Линию фронта предстояло рвать с нашим участием.
Нас разместили в больших землянках, где было по щиколотку воды. Стоило открыть дверь, в нос ударял запах глины и болотной жижи. Тут же пополнение распределили по старшинам: кого готовить баню и санпропускник, кому прибираться в землянках или обслуживать офицеров.
Обмундирование: новенькие гимнастерки, брюки, ботинки американского производства и отечественные обмотки к ним, - получали в промежутках между хозяйственными делами. Кстати, ботинки из США пришлись всем по душе и, хотя бывалые фронтовики предупреждали, что мы с ними наплачемся, мы с удовольствием их обули. Вечером вернулись с мокрыми портянками.
Через сутки нашего пребывания в прифронтовой полосе мы узнаем, что находимся во втором эшелоне и являемся первым резервом обороны.
Ранним утром следующего дня нас построили и перед новобранцами встал среднего роста небогатырского телосложения старший сержант.
- Отныне - я ваш командир! - объявил он. - Фамилия моя - Бурый. Обращаться ко мне будете по званию: товарищ старший сержант. Вопросы есть? Три десятка пацанов вразнобой отозвались: "Нет!" Каждый, нюхавший горох, помнит своего первого командира, как школьник первого учителя. В моей памяти такое место занял старший сержант Бурый. Не только тем, что не орал на новичков, не шпиговал их без нужды. В отличие от известных мне командиров он никогда не матерился, не паниковал и имел мужество брать на себя ответственность за действия взвода. В тот же день он повел нас приводить в порядок траншеи, окопы и блиндажи второй линии обороны. Другие занимались рытьем окопов, ходов сообщений.
Многим из ребят работа оказалась не по силам. Но здесь им не сочувствовали и не позволяли хныкать. Бурый показывал, как работать с умом: и дело сделать и силы сэкономить. Вечером хотелось только одного - скорее бы добраться до нар. Едва вваливались в землянку, нас сортировали уже другие сержанты и старшины: одних - в боевое* охранение, других - в караул. Особых пояснений не было: примыкай к старшему наряда и слушайся его.
Как-то старший сержант построил роту и объявил, что сейчас мы принимаем военную присягу. Присяга? Что это такое? Хотя бы кто-то рассказал! Мы притихли. Старшой был сегодня в новой гимнастерке, строг и торжествен. На груди у него отсвечивал алым орден Красной Звезды. Рядом - медаль "За боевые заслуги" и несколько желтых и красных полосок. Непроизвольно подтянулся и подравнялся строй. Вот, оказывается, какой наш командир! У офицеров, что стоят сзади, ни орденов, ни нашивок.
Бурый читал перед строем текст присяги, а мы повторяли его за ним. Многих слов не понимали вовсе. Вскоре прозвучало:
- Все, товарищи красноармейцы! Поздравляю вас с принятием присяги!
Только отзвучало "разойдись!", спрашиваю старшего сержанта о нашивках.
- Вам бы, товарищ красноармеец, лучше их не иметь!
Это о ранениях. ..
- Так вас?...
- Да, .... четыре раза. Три - несильно зацепило, а вот четвертый... поэтому я и здесь.
Как такого командира не уважать!
Мы продолжали "ишачить", рыли окопы, охраняли ту заветную черту, от которой отступить никак нельзя, а вот отвести ее к госгранице жизненно необходимо!
Однажды, после нашего пребывания во втором эшелоне около недели, старшему сержанту захотелось блеснуть перед начальством нашей удалью и молодцеватой выправкой, а заодно - своим воспитательским умением. Едва нас построил, раздалась команда:
- Запе-ва-а-й!
Однажды прорепетировали в землянке и уже "Запевай!" Не получится, уважаемый товарищ командир! И все же распелись.
Сержанту не нравилось - песня не получалась боевой и дружной. Он остановил строй. Чуточку пожурил нас и вновь: "Запевай! Вперед!" Теперь песня вроде как пошла, но исполнение опять не устраивало нашего воспитателя. Он прошелся вдоль строя, с интересом всматриваясь в каждого. Возле меня замедлил шаг.
- Интересно, а почему ты не поешь?
- Нет голоса! - отвечаю. Думал, Бурый отойдет. Боялся,
что он обозлится, рассвирепеет. А он тихо так спрашивает:
- Ну-у, скажи, в лесу бывал?
- Вырос там!
- И случалось, что блуждал? - продолжал допытывать ся старшой.
- Не один раз.
- А выбирался как?
- Орал! - отвечаю ему, пытаясь не сбиться с ноги.
- И здесь ори! - засмеялся он и отошел.
После того случая я с удовольствием горланил в строю. Такое пение мне очень нравилось и поддерживало бодрый солдатский дух целых девять лет.