Учебный год 1953 года я встретил слушателем партийной школы. В ту пору еще не набрала в грудь воздух хрущевская оттепель: привычный к шепоту и оглядке по сторонам, народ продолжал озираться, боясь расправить плечи после бериевских когтей. В стены партшколы свежая струя тоже проникала с трудом. Многолетний уклад менялся медленно, с потугами. Над нами по-прежнему висел дамоклов меч партийной и военной дисциплины, но не она нас пугала. К ней мы были привычны, многие закончили военные училища, а почти половина из нас в прошлом были старшими офицерами, и все прошли школу войны. Раздражала в партшколе назойливая шпиономания - последнее "прости" холодной войны, и брюзжащая стариковская опека: не ходи в ресторан, там американские шпионы, не смей куда-то уехать без спецразрешения начальства, не встречайся с незнакомыми людьми. И не забывай отчитываться за все. Любые отклонения от дозволенного заносились в личное дело парткомом.
Я был самым младшим в группе. Кое-кто из нас уже осмеливался подтрунивать над строгостями учебного распорядка. По фронтовой привычке, мы начали разыскивать земляков. К счастью, нашелся он и у меня - Самойлов Петр Васильевич, родом из Ведлозера. Самый старший из нас по возрасту - между ним и мной было 20 лет, - бывший штабист Карельского фронта столько знал и видел, что мог написать о войне не одну книгу. Кстати, сразу же после появления в свет первых мемуаров крупных военачальников, кто-то удачно подметил, что истинный кладезь знаний о войне надо искать не у них, а у подчиненных.
Шефство Самойлова надо мной началось на занятиях по военному делу. В армии я был командиром взвода, в партшколе же нас "натаскивали" до уровня полка и дивизии. Кому же, как не ему, штабисту фронта, было не знать требований, предъявляемых командиру полка и дивизии? Короче, Петр Васильевич решил ускорить мое становление как полководца и стратега.
Воспоминания Самойлова не ограничивались Карелией и Мурманской областью. Они тянулись в Ленинград к Жданову, которого, как нам показалось, он за войну неплохо узнал, и покружившись вокруг секретаря Ленинградского обкома партии и ЦК ВКП(б), уходили в Москву до самого Сталина.
О Жданове мне как раз и хотелось знать побольше. Дело в том, что еще до партийной школы кое-кто рассказывал мне о его притязаниях к Карелии.
Обсуждали мы с Петром Васильевичем и минувшие военные события на Карельском фронте. Как-то после семинаpa разговорились.
- Зачем было отстранять командующего фронтом Фролова? - задал я ему вопрос. - Неужели нельзя было подбросить ему резервы, как это сделал Генеральный штаб для Мерецкова? - поддержали меня остальные. - В то время неоткуда было их взять, но не в этом дело, - останавливал нас бывший штабист. - Жданову не терпелось выдворить карел к чертовой бабушке. Фролов на это никогда бы не пошел, ему всякие авантюры претили. Вот и нашел Мерецкова - старого служаку, уже побывавшего в когтях у Ежова.
Однажды Самойлов в сердцах произнес: "Столько интриганов, как в штабе у Мерецкова, вряд ли еще где было... все потому, что Генштаб допустил уйму ляпсусов. Трудно, сидя в Москве и не выезжая на фронты, обнаружить разницу между финской и немецкой тактикой, но как не понимать того, что для среднеазиатских ребят леса Карелии станут первым пособником врага? Или того, что не пойдут по карельскому бездорожью самоходки и тяжелые танки? Что с стрельба термитными снарядами подожжет лес и там будет жарко не одним финнам? - Формально, - рассуждал Петр Васильевич, командование выполнило задачу, оно усилило Карельский фронт живой силой и техникой до начала наступления. В целом Сталин сделал то, что требовалось, но без учета особенностей конкретной местности и противника.
Однажды мы возвращались после занятий в свое общежитие, что размещалось тогда в двухэтажном здании на проспекте Ленина почти рядом с железнодорожным вокзалом.
Петр Васильевич частенько захаживал к нам в гости. Он жил тоже в центре города, в отдельной квартире, но сейчас пошел вместе с группой, Нас было где-то около десяти, шли веселой гурьбой, тараторили, что в голову приходило, давая ей отдых от высших материй философии и политэкономии.
Кто-то вспомнил один забавный случай. Во время зимних каникул нас обязали выступать перед населением с чтением лекций на злободневные общественно-политические темы. Один из наших слушателей партшколы прибыл в клуб выступать перед колхозниками и стал ждать, когда ему принесут трибуну. К сожалению, таковой у правления колхоза не нашлось, и разобиженный лектор в сердцах хлопнул тяжелой дверью, отказавшись выступать.
Рассказчик изображал шибко уважающего себя лектора, раздувал щеки и задирал кверху нос и живот. Мы покатывались с хохоту, а Самойлов иронически улыбался, глядя на нас.
- Ну и детский сад! - читалось в его насмешливой улыбке.
- Между прочим, - прервал он наш смех, - этот случай не так уж уникален. Мой шеф, например, генерал Калашников, и шагу шагнуть не мог без сервиса. Стоило начальнику Политуправления фронта прибыть в расположение штаба, как тут же поднималась круговерть по обеспечению его потребностей, начинали дергать всех и вся. При каждом удобном случае политкомиссар не преминывал напоминать, как уважительно принимал его Жданов и удостаивал своей беседы. Калашников часто любил нас собирать и проводить всяческие разъяснения и инструктажи, но никогда до полного откровения не раскрывался перед слушателями.
Ранней весной мы впервые были ошарашены его высказыванием о том, что неплохо было бы наказать местное население, оставшееся на оккупированной территории. В его голосе звучало открытое недовольство и возмущение теми, кто остался под оккупантами. Такая ненависть для нас вначале была просто необъяснима. С чего это у него? - недоумевалось каждому. Можно думать, что несчастные жители были рады стать очевидцами, как враг попирает их землю, расхаживая по околице родного села, заставляя слушать чужую речь? Разве они виноваты в том, что родная власть бросила их на растерзание врагу? Теперь же за это "на бедного Макара все шишки валятся"? Оказывается, как потом стало известно, тон всему задал Жданов на той самой встрече, о которой генерал вдувал нам в уши при каждой удачной возможности.
Имел ли право секретарь ЦК ВКП(б) настраивать генералов, отъезжающих на Карельский фронт, против народа, который они должны были освобождать от захватчиков?
Видимо, имел. Дело в том, что одной из важнейших задач идеологической работы партии на последнем этапе Войны было разделение народа на категории и выработка критериев дифференцированного подхода к этим категориям. Четко разделили тех, кто был эвакуирован, кто остался на оккупированной территории, причем, без выяснения причины, почему остался, и тех, кто изменил Отечеству, вступив, например, в армию генерала Власова. К группе преследуемых отнесли и тех, кто был в плену. Перечисленные категории населения составляли почти его половину. Вторая его половина должна была следить за первой, сообщая в политорганы, если возникнет что-то подозрительное.
Кто был автором и проводником в жизнь этой негласно идеи разделения единого советского народа? Конечно же, А. А. Жданов, секретарь ЦК ВКП(б) по идеологии, а рядом с ним, а скорее всего, впереди сам "организатор и вдохновитель всех наших побед" - И. В. Сталин.
Обычно мы расспрашивали спецпропагандиста Самойлова о фронтовых и штабных делах, но однажды он завел разговор на далекую от военных событий тему.
Вызывает меня как-то Штыков Терентий Фомич. Прихожу. У него в кабинете сидят Мельников и Калашников, обычный наш рабочий состав. Необычными показались только вопросы, что мне на этот раз задавали, в частности, знаю ли я, сколько леса заготовлялось в Карелии до войны? Поскольку моя довоенная работа в какой-то степени была связана с леспромхозами, в этом вопросе я ориентировался свободно. Странно, думалось мне, такое грандиозное наступление на носу, а генералы занялись подсчетом лесных кубов. Однако, по их пристальным выжидательным взглядам я понял, что за этим отвлеченным, казалось бы, вопросом кроется что-то очень важное.
- В сорок втором году по пятилетнему плану Карелия должна была заготовить семнадцать миллионов кубометров древесины, - начал было я.
- А сколько валили накануне войны? - торопил вопросами Штыков.
- По отчетам, десять миллионов кубов, - отвечаю.
- А сейчас?
- Сейчас, думаю, точных данных никто не имеет, но если прикинуть отчеты, что есть у наркомата леса, получится, примерно, один миллион.
- Это только то, что заготовили военные? – спросил Калашников.
- Нет, это все, что заготовлено в этом году.
- Как ты, майор, думаешь, когда Карелия сможет достичь по валке леса уровня сорокового года?
- Ну, если ссылаться на ученых, то не раньше трех лет, если война закончится в этом году, в худшем случае, в начале будущего.
- А прикинь-ка, майор, на сколько хватит леса в Карелии, если вырубать в год будут не десять миллионов и не семнадцать, а скажем, к примеру, двадцать миллионов кубов?
- Почему же двадцать? - пронеслось у меня в голове. - А-а, наверное, генералы удвоили довоенный результат?
- Если подсчеты наших ученых верны, - начал я и заметил, что нахожусь под пристально-напряженным прицелом трех пар глаз. С чего это они так замерли, удивился будто бы я сообщаю что-то вроде полета на Луну! Чудаки! Достаточно поднять трубку и связаться с руководителями Наркомлеспрола, как все цифры, что всемогущих военных волнуют, будут выложены им на тарелочку с голубой каемочкой. Между тем, мои экзаменаторы ждали ответа на вопрос.
- Если вырубать даже двадцать миллионов кубов, леса хватит еще очень надолго.
- А ты, майор, не загибаешь? - вдруг подал голос начальник СМЕРШа.
- Нет, товарищ генерал-лейтенант. Ведь параллельно с вырубкой будет производиться, как это положено, посадка нового леса. Кроме того, лесу свойственно и самовосстановление.
- Ну, это когда еще произойдет? - усомнился Калашников, - да и произойдет ли?
-Думаю, это дело, - прервал нас Штыков, - далекого будущего.
- Точно так, - согласился я, с тревогой улавливая, куда клонит разговоры ошалелое фронтовое руководство. Лес, видать, им наш мешает?
- И все же до полной спелости, скажем, сосны, сколько понадобится лет? - Штыков, чувствовалось, лучше других подготовился к этой беседе.
- Лет, пожалуй, 80-100, а то и того больше. Так, по крайней мере, считают специалисты.
Распросы о лесе Штыков закончил. Он, очевидно, разузнал все, что его интересовало, и больше не хотел выказывать свою некомпетентность.
Потом генералы стали интересоваться моей работой. Возможно, если бы кто-то из них беседовал со мной с глаза на глаз, я был бы словоохотливее, а для всей компании я отделывался общими словами. Генералы это поняли и отпустили меня.
Петр Васильевич замолчал, мы подходили уже к дверям. Напоследок я поинтересовался у него, зачем потребовались сведения об объемах лесозаготовок.
- По тому, как дотошно они меня мурыжили, я понял, что для Карелии ничего хорошего не светит. Поэтому то, что их интересовало на самом деле, они от меня не получили. Ляпни я генералам, какой колоссальный интерес русскому лесу имеют США, Англия, Канада, Швеция и намереваются они заполучить его через Финляндию, прыткое фронтовое начальство вмиг бы раскрутило го дело. Под маркой коммерции и свой прямой интерес осуществили бы.
- Какой? - хором вырвалось у нас.
- Так ведь те астрономические цифры вырубки, что мне поначалу казались фантастикой, они положили в основу своего плана. Такой план давно вынашивался, и в нем карельский лес был уже приговорен!
- Мы плохо знали волховчан, еще хуже Жданова. Они давно все предусмотрели. Для выполнения такого объема вырубки леса планировалось завезти сотни тысяч военнопленных, власовцев, вербованных. Короче, была разработана целая программа уничтожения Карелии, как лесного края.
- Зачем? - допытывались мы у Петра Васильевича.
- Очевидно, чтобы иметь полигоны для войны, где они могли бы проводить свои грандиозные маневры с использованием тысяч танков и самоходных орудий.
Кстати, уже недалеко было то время, когда на просторы Карелии хлынут не тысячи танков, а десятки тысяч.
И 1957 году в Петрозаводск прибывали больше месяца тики с трех округов: Белорусского, Прибалтийского, Киевского. Соединившись с Ленинградским, они заполонили все дороги юга Карелии и так их размолотили, что восстанавливать их пришлось местными усилиями не один год.
- В новой войне, считали генералы, солдаты не будут бегать в атаку, как в нынешней. К новой войне надо готовиться. В центре России нет больше свободных территорий. - Самойлов замолчал.
Несмотря на чрезвычайную занятость Петра Васильевича разведывательно-пропагандистскими делами, он никогда не терял связи с соотечественниками и где мог, оберегал интересы своей республики.
- Что ни говори, если до правительства дошло, что план лесозаготовок по Карелии надо поднять до 20 миллионов кубометров, то он настолько и будет увеличен. Как исключить дикие рубки? Они ведь будут!
-Два года тому назад, - продолжал Самойлов, - это еще в бытность Геннадия Николаевича, до его ареста, в Москве вели переговоры об увеличении заготовок до 13-14 миллионов кубов в год.
Тогда зампредседателя правительства Воронов впервые назвал цифру 20 миллионов. Спросим, откуда у правительства взялась цифра 20? Причем, уже со всеми выкладками материально-технического обеспечения. Это о чем говорит?
Под план были подсчитаны даже лошади для вывозки леса и корма для них, не то, что определено количество лесорубов. Их решили выделить из бывших военнопленных без малого сто тысяч, власовцев и вербованных.
Единственно, о чем умолчал Воронов, это то, что КФССР уже тогда давала стране не 10 миллионов кубов, и не 13-14, как того поначалу добивалась Москва, а более 20 миллионов кубометров добротной древесины.
Объяснение здесь простое. В Карелии кроме Минлеспрома, работали леспромхозы Главлесснаба, Минбумпрома, Минторфа и рыбной промышленности, Министерства стройматериалов и еще несколько прочих министерств.
К 1955 году общие заготовки достигли 33 миллионов кубометров, что превышало расчетную лесосеку более трех раз. Многие специалисты тогда отмечали, что Минлеспром КФССР самопроизвольно устанавливав расчетную лесосеку
