Проводив Лемпи, я стремглав бросился домой. Беспокойство подгоняло - почти два месяца не виделися с родными; мать, поди, все глаза проглядела. Первым, кого встретил во дворе, отворив калитку был Сойтто.
Жеребца было не узнать: бока гладкие, грива густая, ноги в белых носочках над копытами окрепли. Куда подевался тощенький заморыш? Голову он уткнул в охапку зеленой травы, выдергивая из нее губами пучки порочнее. На спине у него восседал Миша, улучив, видать, минутку, пока отца нет; того и гляди кувыркнется через голову коня. Он так увлекся, что и не заметил, как оказался у меня в охапке. - Где маамо? - В доме, у нас гости!
Услышав возню, мать выбежала на крыльцо: "Сыночек, родненький! - целуя и прижимая меня к груди, причитала она. - Ав-вой-вой, где же ты столько пропадал? Васька с Петей давно дома. Господи, да в байну тебе надо, не голова, а курик!" - провела она ладонью по моим жестким волосам.
В доме, за столом с небогатым, на скорую руку, угощением сидел невесткин брат из Видлицы, старики послали его проведать дочку и внучку. Домашние внимательно его слушали. Когда я вошел, все поднялись мне навстречу и первым вопросом после приветствуй, у отца было: "Наших не видел?". Потом снова стал расспрашивать гостя. Как там в Видлице? "У вас, говорят, большй гарнизон стоит?"
Парень рассказывал, что финны, а их, в самом деле, было много, спешно вывозят в Финляндию свое имущество. Эвакуируют и тех, кто противодействовал финским властям. По дороге сюда Митя, так звали парня, приметил, в каких местах финские саперы минировали мосты, развилки дорог, грунтовки. Вернусь, деревенским скажу, чтобы не напоролись. "И наших, наших предупреди, когда входить будут!" - настаивал отец. Митя слышал, что в районе Туулоксы, а она от Видлицы в пятнадцати верстах и в тридцати от Олонца, красные высадили крупный десант и, якобы, с Ладоги его поддерживают сотни военных кораблей.
Мы ушам своим не верили, вспоминая, как 3 года назад видели растерянных, подавленных красноармейцев, группками или в одиночку уходящих от финнов.
И нате: на Свири прорыв, под боком крупный десант, поддерживаемый сотнями боевых кораблей! Что же случилось с армией за три года, откуда мощь взялась?
У отца заблестели глаза: "Ну, Митя, добрую весточку привез! Если так, то жди наших скоро!" - "Твои бы слова, да Богу в уши! - вздохнула мать. - Живы ли хоть? Три года никакой весточки!"
Проводив гостя, мы с отцом пошли обрадовать деревенских, что наши наступают. Еще издали доносился с бугра голос Соткина, видно было, как он жестикулирует перед слушателями, что-то, наверняка, опять привирая. Спор шел вокруг Лизки ной беспардонности. Двое мужиков, что, по заведенному порядку, вытряхивали из невода ежедневный улов, чтобы как обычно, поделить его между деревенскими, рассказывали, как Елизавета утром, приветливо поздоровавшись и поулыбавшись рыбакам, поинтересовалась "как рыбка?", а потом нагрузила свое ведерко самыми лучшими лещами, так что и рот никто не успел открыть. Любезно поблагодарив и пожелав и дальше хорошего улова, она нарвала травы, прикрыла ею рыбу и пошла себе домой, крикнув рыбакам: "Приходите на уху!" "Вот стерва - баба! - восхищался Соткин, - с такой не пропадешь! Не то что ты", - все не мог простить он Катерине, - хворого мужика немцу на разживу оставила.
Отец пересказал мужикам то, что слышал от Мити. "Скоро быть нашим!" - обрадовано заволновались молодухи. "Да, вот что, бабоньки! - продолжал Соткин. - К мосткам, что через речку, ребятню - ни на шаг! И за коровами приглядывайте!" - "Слушай, Костя, а где стадо? - спохватились женщины. - Ты опять коров в лесу одних бросил?" "А что им сделается? Перекурю вот и пойду!" - Соткин заклеивал языком свернутую цигарку. - "Разбредутся твои подопечные!" "Хоть одна при мне потерялась?" - не торопился уйти пастух. Такого на памяти деревенских не было, хотя пастух вот уже второй десяток лет ходил за стадом: вначале за единоличным, потом за колхозным.
Когда он объявился в деревне, никто уже не помнит. Вначале знал всего несколько карельских слов, а потом научился по-карельски говорить не хуже, чем по-русски. Дальше-и частушки сочинять стал по-карельски. А пел - всегда на русском, да еще и пританцовывал, выкидывая вперед плохо гнущуюся ногу.
- С чего это сегодня финны в дома заходили? - спросил охотник Акимов, сидя на завалинке и далеко вытянув свои длинные ноги. - И автоматы из рук не выпускали?
- Алешин знает, - отмахнулся Пекка Иванович. - Ты бы у них "Суоми" отобрал, маешься тут со своей берданкой. Стрелял ли кого?
- Моя берданка тульская, - с достоинством отвечал Акимов. - Сегодня пару уток подстрелил. А что толку из этого "Суоми" - только очередью и поливать; чтобы один-два выстрела сделать, долго учиться надо.
- Да, твое ружьишко не простое, - заметил Соткин. - Не моя бы нога, тоже бы промышлять вышел.
В селе многие ходили зимой на зайца, лису, иногда лося добывали. Жить в окружении леса, куда беспрестанно приходилось наведываться то за дровами, то на дальние пожни за сеном, без ружья было небезопасно. Старое ли, новое, оно водилось почти в каждой избе. Иные женщины стреляли наравне с мужиками.
- А знаете, бабоньки, - прервал паузу Соткин. - Ведь это не финны в деревню приходили! - Выждав реакцию, как говорится, немую сцену, Соткин бухнул, разинув в улыбке рот до ушей: - Наши наведывались!
- Что ты тут мелешь, язык без костей! - урезонивала его подошедшая Елизавета. Они поднялись на бугор вместе с Машей Карповой.
- Нисколько не мелю, вот-те святой крест, - пятерня Соткина мельком перекрестила пуговицы на блеклой тужурке. - Переоделись специально во все финское и пришли заглянуть за печки да на лавки, где тут ихние жены ухажоров своих прячут!
- Ох ты, зараза! - взорвались в хохоте молодухи.
"Хлюст паршивый! - негодовала пожилая женщина, помощница колхозного пекаря. - Да наших баб заместо икон в красные углы рассадить можно! По мужьям все истосковались!" Бедный пастух! На него выхлестнулась вся трехлетняя досада загрубевших без мужской ласки женщин. Сколько молодцеватых мужиков и парней в финской форме прогуливалось перед окнами молодух! Начищенные, отутюженные, они взирали на всех с победным видом: "Где там ваши мужья и братья драпают?" Но теперь они, как пришибленные, стали быстро шмыгать мимо, голова вниз опущена, без нужды в дом не войдут.
Выместив злость на Соткине, бабы опомнились:
- Ладно уж, Константин Андреевич, - пошутили и будет. Пора по домам!
Но Константину Андреевичу тоже отомстить за себя требовалось. И пока все не разошлись, он запел душевным, приглушенным голосом. Баритон у него был почти оперный. -
Бабы дуры, бабы б...и,
Бабы бешеный народ.
Как увидят - Соткин пляшет,
К ему кажная бегёт!
На этого весельчака и пустомелю всерьез никто не обижался. В каждом доме он был своим человеком: жил столько дней, сколько у хозяйки имелось коров.
- Да, чуть не забыл, - без всякого смеха, вдруг посерьезнев, сказал он. - Я тут сегодня видел, как к мосту подъехал грузовик, и финны бомбу с него под мост прятали.
- Ничего себе забыл! - всплеснула руками Маша Карпова. - Беги, Соткин, сейчас же, там же коровы одни! Вдруг какая туда забредет!
- Корова такую бомбу не рванет, - спокойно рассуждал пастух. - Грузовик - тот да, сразу возьмет. Другой мост тоже заминирован, с того же конца, - добавил он мимоходом, уже спускаясь с бугра. Обомлевшие от неожиданности женщины застыли, молча переглядываясь.
- Раз минируют мосты, значит, здесь точно, скоро будут наши! - Маша резанула рукой по воздуху, будто всем сомнениям положила конец.
