Едва заслышав шум приближающегося войска, навстречу ему двинулась толпа деревенских молодух и девушек, сопровождаемая вездесущей ребятней. Поприветствовав головную колонну, состоявшую из смуглых парней, встречающие терпеливо переждали и вторую, и третью...
Пытались расспросить о своих мужьях и братьях у запыленных, уставших солдатиков, но те только разводили руками... - "Не понимай". Уже потянулся вверх дым от костерков и ветер стал доносить запах тушенки и жареной конины, а женщины все вглядывались и вглядывались в лица идущих. Ждать пришлось очень долго. Притомившись от шума, лязга, мелькания людей и машин, гари, копоти и пыли, а главное от напряженнейшего вглядывания в вереницу чужих лиц, они со вздохами и сетованием расселись на обочине дороги, больше не пытаясь заговаривать с идущими. Уже давно вместе с колоннами, пристроившись с флангов, промаршировали в деревню ребятишки. Так и не встретив ни одного из своих близких, женщины, понурившись, вернулись is деревню. Печальными были и матери с отцами, три года назад проводившие на фронт сыновей. Среди тысяч солдат кинелахтинцы не увидели ни одного родного лица. Второй раз за день судьба жестоко расправлялась с ни в чем не повинными людьми. Радость встречи своих войск второй раз на дню омрачилась. В тот день 26-го июня 1944 г. кинелахтинцы чем могли бросились пособлять красноармейцам, желая побыть хоть ненадолго рядом со своими освободителями. Не встретив мужей или братьев, женщины старались не показывать своего разочарования. Может быть, их родным в другом месте также помогут чьи-нибудь матери или жены?
Мы с ребятами, оттащив бойцам все котлы и большие чугуны, что смогли раздобыть в деревне, долго толкались возле них, пытаясь что-то понять из русской речи, которая кое-где улавливалась. Потихоньку усвоили знаки различия. Сразу определили, что офицер, которого окружили наши молодушки, - полковник. Они настойчиво расспрашивали его, почему среди пришедшего войска нет ни одного кинелахтинца, ведь их ушло на войну из деревни около сотни. Женщины едва сдерживали слезы. Полковник, а это был начальник политотдела 37-го гвардейского стрелкового корпуса, видел печальные лица стариков и старух, заплаканные глаза молодых женщин и делал вывод, что население не очень-то радуется приходу наших войск. Юноши тоже не склонны были к разговорам. Деревня была какая-то взъерошенная, встревоженная. Гробовая тишина, как на кладбище, среди местных. Собак, и тех не было слышно. Может, их тоже убило воздушным налетом, что был, как сказали деревенские, минувшей ночью?
Когда я подошел к женщинам, они настойчиво наперебой называли фамилии и имена своих мужей и братьев, что воевали на фронте. Полковник был коренастым, среднего роста мужчиной, одетым в суконную гимнастерку и такие же брюки. Через плечо перетянута портупея, на боку, как приклеенный, красовался пистолет. Моих познаний в русском языке едва хватило, чтобы понять, о чем шел разговор.
Политработник, как мог, отбивался от женских расспросов. Отвечать ему было нечего, ссылался он на какие-то другие инстанции, стоявшие ближе к карельским солдатам. Он искал предлог, чтобы улизнуть от молодух.
Мое появление, похоже, было ему на руку. Я едва оправился от ночного кошмара. С заложенными ушами и тяжелой головой я не сразу расслышал, что ко мне обращаются. "Здравствуйте, юноша", - повторил полковник, кажется, выходя из терпения. "Здравствуйте", - ответил я растерянно, не привыкший, чтобы взрослые мужики первыми здоровались со мной. Мое замешательство полковник, видать, расценил по-своему. "Боишься? - читалось на его лице. - А ну-ка, выкладывай, как пособлял оккупантам? Как финны настроили тебя против Красной Армии затри года?".
- Скажите, молодой человек, - начал полковник после краткого изучения моей физиономии, - что вы слышали о нас, воинах Красной Армии?
- Почти ничего, - непочтительно буркнул я. Мой ответ ему явно не понравился, он даже изменился в лице.
Мне показалось, что он вот-вот начнет отчитывать меня. Но военный оказался не только умным, но и сдержанным. Более минуты он не произнес ни слова.
- Когда увидели наши войска, что подумали о них?
А этот вопрос мне и вовсе не понравился. Полковник знал, что мы все, деревенские мальчишки и подростки также, как и старшие, с нетерпением ждали своих, уверенные, что вместе с войсками в деревню вернется сотня наших парней, в том числе и два моих брата. Мне в ответ хотелось надерзить:
- Бегал среди солдат, ходил по домам собирать котлы и помогал бойцам дровами, чтобы они могли поесть хоть что-то горячее. Бегая, ругал командиров, наверно, и вас, дядя полковник, за то, что не заботитесь о своих красноармейцах. Но вместо этого проронил:
- Искал среди бойцов братьев.
- А еще?
- Гляжу, вся армия состоит из одних черненьких молодых парней. А где же призванные в начале войны? Наши, деревенские? Мои братья?
Мои ответы вызвали у него непонятную реакцию. Мне показалось, что он опять вернется ко времени оккупации. И я не ошибся.
- Финская армия была хорошо вооружена?
- Это уж вам лучше знать. Вот форма у их солдат богаче гораздо практичнее, чем у красноармейцев. И вообще...
- Что вообще? - спохватился мой освободитель.
- Она теплее. В ней и осенью и даже зимой можно ходить без шинели... Потом, у них отпуск через три месяца пребывания на фронте. Я спрашивал у красноармейцев, некоторые воюют уже третий год, ранены, а дома не бывали.
Я говорю, а женщины возле меня так и ерзают. Моя невестка, жена старшего брата, прямо-таки выходит из себя.
- Остепенись, - шипит по-карельски, - кто тебя просит лезть не в свое дело?
С ней солидарны и другие соседки, тут собралось их десятка два. Некоторые уже щиплют меня. Полковник замечает, но делает вид, что увлечен моим рассказом и его интересую только я.
- А еще что? - подбадривает он меня.
- Финны пешком почти не ходили. Группами и подавно.
- На чем же передвигались?
- Либо на машинах, либо на велосипедах. Зимой на лыжах.
Уже понимаю, что мои ответы раздражают военного. Женщины тоже страшно недовольны мной. Теперь они уже не пытаются меня остановить щипками, шипением, приказав по-карельски замолчать. Они готовы от меня отречься. И некоторые демонстративно отворачиваются, а невестка внятно говорит: - Без тебя военные не знают того, что ты тут молол. Их упреки, сетования, осуждения меня, наоборот, подхлестнули, точно хвоста накрутили, и я не могу остановиться. Понимаю - не то говорю, но, тем не менее, храбрюсь перед полковником. В сердцах выкрикиваю женщинам:
- Отстаньте! Разве я говорю неправду?
- Говори, да не заговаривайся! - невестка прямо-таки брызжет слюной.
- Асами, что, не видите? - показываю я рукой и для них и для полковника на искалеченную "ИЛами" деревню. - Зачем это сделали? Молчали и деревенские, и полковник, еще не сообразивший, что поскладнее придумать. Вижу, жена брата хочет отвлечь политработника и приглашает в избу испить молочка. Полковник отказывается и вежливо распрощавшись со всеми, уходит. Невестка тут же набрасывается на меня: - Что, самый умный нашелся? Думаешь, ему о финнах есть интерес слушать? Он тебя, дурака, прощупывал, а через тебя и всех нас, что мы тут о красноармейцах думаем.
- Пусть, если у него нет дел поважнее, - не мог успокоиться я. - Чем мы ему насолили? Лучше бы подумал о тех, кто распорядился бомбить деревню! Сколько теперь денег надо и труда, чтобы восстановить все, что тут ночью летчики напахали!
Женщины, видя мою неиссякающую дурость, отвернулись и молча разошлись.
Начальник политотдела 37-го гвардейского стрелкового корпуса задавал так много вопросов не зря: ему надо было спровоцировать негативные ответы, чтобы потом использовать их в донесении политотделу армии. Подолгу службы он вынужден был вынюхивать компромат, факты сотрудничества местных жителей с оккупантами. Такое донесение станет одним из десяти заказных сообщений, использованных генерал-майором Калашниковым, членом Военного Совета Карельского фронта с целью фабрикации обвинения народа Карело-Финской ССР в измене вождю и учителю всего мира И. В. Сталину и большевистской партии.
Прошли годы. Чем дальше уходила война, тем сильнее росло мое желание взглянуть на рапорт или донесение того политработника, который проходил через нашу деревню. Случись с ним встретиться, я обязательно спросил бы, что он накатал своему начальству вечером 26 июня 1944 года. Что он выудил во время встречи местного населения с войсками путем "прощупывания" юношей на лояльность советской власти и лично товарищу Сталину. Наконец, мне повезло.
В 1965 году в карельском издательстве вышла книжка Ф. И. Егорова "В обороне и в наступлении". Читаю написанное черным по белому: "37-й гвардейский стрелковый корпус, используя свою подвижную группу, 25 июня освободил Олонец и продолжал развивать успех на Лемозеро, Кинелахту" (с. 120).
Этой выдержки мне было достаточно, чтобы приняться за поиски документов, оказавшихся поначалу в штабе Карельского фронта, а потом в архиве Ленинграда.
Я разыскал докладную записку на имя начальника политотдела седьмой армии полковника Егорова Ф. И., датированную 26-м июня 1944 г., написанную по результатам встреч с местным населением деревень Тигвера, Варловлес, Паннисельга, Ламбинаволок, Кукойнваара, Кинелахта. Докладная записка обширна и расплывчата. Но надо отдать должное порядочности полковника, в ней нет клеветы ни на одного человека. Заканчивается она кратко: "Отношение населения к армии сдержанное. Инцидентов не было ни в одной деревне". Что можно было "выжать" против людей из этого доноса? А он пошел не только к непосредственному командиру, но и выше - к начальнику политуправления Карельского фронта генерал-майору Калашникову... и еще одному, третьему, лицу, такие докладные тогда адресовывались тройке лиц.
Выводы из докладной последуют, вопреки ее смыслу, самые зловещие. Через несколько недель на основании десятка таких заказных доносов будет сфабриковано мнение о том, что карелы - предатели, и их надо выселить в Сибирь.
