Можно ли рассчитывать на успех операции, если военную стратегию диктует не боевая обстановка, а соображения политики? Замена командования Карельского фронта волховскими генералами сыграла свою роковую роль для военных событий на Севере.
Этот лейтмотив перетряхивания всех и вся, начиная с переезда Мерецкова в Беломорск, ломал и опрокидывал все наработанные прежним руководством военные планы и действия. Сняли с фронта и отослали на юг умеющих воевать в лесной местности карельских офицеров, стали избавляться и от солдат, выросших в карельских лесах.
Новые генералы не имели опыта ведения лесной войны, плохо знали Карелию, ее местность и дороги.
Политика - дело хлопотное; ненужные передислокации, кадровые перестановки - все это отнимало внимание и время: коней на переправе не меняют.
Командующий 7-й Армией А. Н. Крутиков перед началом прорыва обороны Свирско-Ладожской группировки финнов поставил перед 37-м Гвардейским стрелковым корпусом стратегическую задачу: отсечь финские дивизии, оборонявшиеся в районе Олонец - Видлица, заходя в тыл к противнику.
Соединения корпуса имели указание, минуя главные опорные пункты финнов, не ввязываться в бой крупными силами, проникая им за спину. После этого можно было говорить, что кольцо окружения в районе Погран-кондуши - Салми замкнуто, самые боеспособные финские части в котле.
Для выполнения задачи оставалось "проскочить" несколько нешироких рек, автомобильную дорогу Видлица - Салми, с десяток разновеликих болот и километров трид-цать-сорок трудно проходимых лесов.
Финские стратеги разгадали намерение командования Карельского фронта и, бросив все силы против десанта, что был высажен в районе Тулокса - Видлица, сумели оттеснить его с большими потерями и вывести войска из предполагаемого котла.
Спустя несколько дней стало ясно, что корпус, перед которым была поставлена исключительной важности задача - взять в котел главные силы Свирско-Ладожской группировки, с нею не справился. Противник ускользнул. Это сорвало выполнение еще более значительной цели - вывод Финляндии из войны уже в июле 1944 года, а не в сентябре, как произошло на самом деле. Корпус застрял в лесах южной Карелии, в районе бездорожья, где не могли двигаться не только самоходки, но и танки. Они застревали и оставались в бездействии.
И война пошла по давно проторенной схеме. Впереди шли разведчики и после них выступали батальоны и полки.
Финны, между тем, огрызались все отчаяннее, причем малыми мобильными силами. Мы против них не могли использовать ни танков, ни самоходок; артиллерия, включая "катюши", оказалась малоэффективной для выкуривания небольших групп противника.
Проляпсус военной мысли, неспособность предвидеть ситуацию? Тщательно подготовленное наступление нескольких полновесных армий застопорилось. Казалось, у войска имелись тысячи танков и самоходок. Еще большее количество арторудий разного калибра. Но вот казус. Многое из подготовленного для сокрушения финской армии не вводилось в действие, его просто негде было использовать. В том числе боеприпасы оставались почти не израсходованными. Солдаты пробивались вперед винтовками и штыками, устилая телами лесные опушки, чащобы, болотные тропы. Многие из них не знали и боялись леса. А боеприпасы - не беда! Что, из Генерального штаба приедут в Карелию, чтобы перечесть их расход? Выпалить десяток-другой снарядов можно и по болотным кочкам, и по лесу, где финн; как мираж, только что был, а сейчас - лови его! В конце концов, можно глушить рыбу в речках и озерах - чем не идея?
Ранним июньским утром 1944 года группа разведчиков передовой дивизии 37-го Гвардейского стрелкового корпуса подошла к озеру. На другом берегу за вековым лесом находилась Кинелахта.
Большое озеро будто спало, колыхаясь ленивой волной. Лишь кое-где играла рыба. Она выпрыгивала из воды и вновь стремительно уходила вглубь.
Над вытянутым рукавом залива скользнули первые утренние лучи. Как только молочная пелена тумана растворилась в воде и прибрежном лесе, перед разведчиками предстала почти не тронутая человеком девственная природа. Поблескивая розоватой чешуей волн, озеро околдовывало покоем и умиротворением. Бойцы, продиравшиеся через непроходимые чащобы и болота многие десятки километров, казалось, забыли, для чего они тут. Шумно хлопая крыльями, шлепнулась в камыши стая уток, вернув солдат к реальности.
Тщательно обшарив биноклем на противоположном берегу деревья, кусты, тростник и прибрежную полоску воды, качавшую в своем зеркале вытянутые стволы и ветви сосен, разведчики вновь залюбовались игрой рыб.
Их души, измотанные долгим напряжением военного похода, инстинктивно искали отдыха и успокоения в природе и упорно не хотели возвращаться к лязгу железа, стрельбе, крови и смерти.
Оставив для наблюдения несколько человек, бойцы на двух лодках направились к другому берегу. Спокойный и безмятежный издали, вблизи он оказался исклеванным осколками бомб. В одном месте из округлого лба полированного мыса был вырван массивный кусок. Он обрушился в воду вместе с сосенками, что чудом держались корнями за красноватый гранит. Волна полоскала торчавшие из воды комли с белыми расщепленными кочерыжками корней.
Белесая песчаная дорога, что поднималась в гору к деревне, тоже была перепахана взрывами. Кое-где на уцелевших участках ее виднелись присыпанные песком коровьи лепешки.
- Елки зеленые! - присвистнул, оглядываясь на остальных, идущий впереди солдат. Он указал автоматом на крайнюю избу, что смотрелась в озеро пустыми, без стекол, глазницами.
- Артиллерия, что ли, напахала? Откуда?
- Не со Свири же! - возразили ему на ходу поднимавшиеся за ним в гору солдаты.
- Асы похлопотали, твою мать, - зло выругался боец, идущий сзади, оступившись в рытвину. Он стал вытаскивать по колено застрявшую между вывороченными булыжниками ногу.
Действительно, войдя в деревню, они встретились со следами недавней бомбежки: повсюду перепаханная воронками земля, исковерканные дворы, развороченная стена дома, несколько разбомбленных изб в центре деревни; на крыше одной из них белел переломленный пополам ствол березы, свесивший слегка успевшие привянуть поникшие плети ветвей на одну стену дома, а широкий ком земли с корнями и камнями - на другую, наглухо завалив незапертую дверь.
Через выбитые окна из избы над озером доносились рыдания женщины. Ее успокаивал глуховатый мужской голос. Слова были не русские. "Не напороться бы на мины!" - сторожко предупреждала солдатская интуиция.
Видно было по всему, здесь совсем недавно молотила бомбами целая эскадрилья и не по одному заходу. Разведчики, не впервой встречающие на своем бранном пути следы разрушений, на этот раз с особой жалостью смотрели на военную жатву: угадывалось, сколь чисты были до бомбежки эти улицы и аккуратны дворы. Сочная зелень огородов сулила бы хороший урожай. Бомбой был разметан изувеченный овечий гурт. Слабое с присвистом блеяние одной из них привлекло внимание. Судя по всему, животное уже издыхало, не единожды пытаясь подняться на ноги: измазанная кровью шерсть была облеплена травой и грязью.
Не обнаружив нигде финнов, разведчики дали знак оставленным на другом берегу наблюдателям: "В деревне противника нет", а сами спешно принялись искать кого-нибудь из местных, чтобы узнать от них, на каких участках заминированы уходящим врагом дороги. Надо было срочно обозначить их до подхода саперов.
Вскоре после разведчиков начали переправу через озеро несколько полков. Другая часть корпуса нескончаемыми колоннами направлялась к деревне в обход озера, что составляло около двадцати километров.
Кинелахтинцы потянулись домой сразу после стихания воздушного налета в тревоге за свои дома и брошенных овец. Подойдя поближе к деревне, они в растерянности застыли перед жуткой картиной разрушения... Искалеченные огороды и улицы, заваленные набок, разломанные изгороди, горы земли и валунов, огромных ям. Сколько труда и времени надо снова потратить, чтобы все это привести в божеский вид! - с горечью взвешивала крестьянская сметка стариков. Женщины, с исказившимися от душевной боли лицами, бросались к своим домам, в страхе обходя изувеченных овец.
- Господи, да скоро ли хоть свои придут?
- Кончится когда-нибудь этот кошмар или нет? - голосили по дворам молодухи, не выдерживая увиденного ужаса и долгого бесплодного ожидания мужей.
Видя, как ревут матери, в крик пускались испуганные дети. Кто избавит от всего этого, защитит, поможет? Подавленные горем старики и старушки, как могли, утешали плачущих, прижимая к себе светлые головенки внуков. "Бог даст, - оклемаемся", - утирали они детские слезы.
Вдруг подал знак рукой распластавшийся на траве Соткин. Вот уже минут как пятнадцать припадали они с охотником Акимовым к земле то одним, то другим ухом. Акимов тут же плюхнулся рядом с Соткиным и прижался к голой земле ухом, прислушиваясь.* Все замерли, насторожившись. Где-то далеко-далеко будто поднималась буря. Потом показалось, что земля на бугре дрожит, и от ее колебаний вниз расходятся волны. Они перешли в далекий гул, что поднимают танки, самоходные орудия, сотни двигателей, работающих на максимальных оборотах.
Звуки пугали и, того гляди, вновь были в силах загнать кинелахтинцев в леса.
Шумел не лес и не озеро. В деревню поднималось войско. Солдаты говорили не по-карельски и не по-русски. Гул сотен моторов и многоголосый водопад непонятных слов, сливаясь, создавали какофонию, с которой не могли сравниться ни рассвирепевший лес, ни разбушевавшееся озеро. Спустя час, где-то в верхах высокому командованию, наверняка, докладывали: "Освобожден от противника еще один крупный населенный пункт".
В деревню войска вошли почти одновременно: и те, что переправлялись через озеро, и те, что шли берегом в обход.
Солдаты, что протопали вокруг озера неближний путь, имели уставший, измотанный вид. Поражало, что такая масса людей движется по жаре и в пыли пешком при несметном числе различного назначения машин. Часть пристроилась на лафетах орудий, облепила броню танков и самоходных орудий.
Некоторые ехали на финских велосипедах, рядом вздымали столбом пыль сотни конников. Удивляло, что наездники не имеют седел. Мы с ребятами, выбежавшие в надежде встретить своих навстречу солдатам, долго вслушивались в отрывочную, непонятную их речь.
Глядя на эту разношерстную вереницу людей, поднимающихся в гору, вряд ли можно было поверить, что она подчиняется каким-то командам, а солдаты знают свои взвода, роты, батальоны, полки и их командиров.
Едва первые сотни, а потом тысячи красноармейцев достигли крайних изб, как порядок, которого хоть приблизительно, придерживались, поломался. Без всяких команд солдаты начали расходиться. И тут мы увидели, что красноармейцы все до единого черненькие и очень низкого роста. Большинство из них было ниже винтовки, и гимнастерки выглядели на них, как платья.
Везде немедля запылали костры: на берегу залива, на лугу, на улицах рядом с жилыми домами, на опушке леса. Легкий ветерок сразу разнес запах конины, тушенки, подгорелого лука. Как оказалось, значительная часть корпуса питалась кониной.
Пехота, между тем, все шла и шла. Она располагалась на окраине деревни, в ближайшем лесу, на берегу залива. Она шла, спутав подразделения, шла потому, что двигалась вся армия и ей никак нельзя было отставать. У артиллеристов положение наблюдалось иное. Мощные студебеккеры легко тащили за собой орудия, и боковые номера показывали, что они строго придерживаются своих частей и подразделений. Техника, как и пехота, прибывала уже не один час. Машин и пушек было тут столько, что командование и не пыталось их как-то маскировать.
Глядя на эту армаду, невозможно было представить, как Финляндия, не имея ни единого самоходного орудия и сотой доли танков, "катюш", "МИГов", "ЯКов", "ИЛов", "Лавочкиных", еще не подняла руки вверх.
Как только солдаты вошли в деревню, их тотчас окружила деревенская мелюзга и на свое усмотрение, никого не спрашивая, стала собирать котлы, чтобы бойцы могли сварить обед. Котлы брали отовсюду, даже с бань. К двум часам дня наиболее высокие места деревни заняла артиллерия.
Пушкари все прибывали и прибывали. Танки громыхали вперемежку с самоходками.
Если бы в эти часы финны организовали налет хотя бы одной эскадрильи, потери могли быть ужасающими. Одна бомба унесла бы десятки жизней солдат и офицеров и вывела бы из строя немало техники. Но командование финской армии уже не думало об организации авианалетов на превосходящего в десятки раз врага. Оно тревожилось только об одном: не допустить окружения нескольких дивизий в районе Видлица - Погранкондуши - Салми...
Уже потом станет известно, что 37-й корпус формировали в Казахстане из местных юношей и предполагали использовать его против немцев на одном из Украинских фронтов. Но неожиданно, как спустя годы напишет в мемуарах командующий Карельским фронтом Мерецков, Генеральный штаб переиначил пункт передислокации корпуса. Так молодые казахи, в жизни не видевшие бескрайних и непроходимых лесов, оказались в тайге. Там им и предстояло получить первое, а для многих и последнее боевое крещение.
Эта перетасовка оказалась неожиданной и нежелательной и для штаба Карельского фронта. Многие генералы - помощники Мерецкова, поверхностно представляли финнов как противника; они не знали их тактики, не могли предвидеть их действий: маневренности, быстроты передвижения, неожиданных засад. Воевать в лесах корпус не умел. Более того, солдат пугали не только финны, но и непроходимые чащобы.
Продвижение войск по непроходимым лесам, где каждое дерево или куст таили смертельную опасность, препятствовало решению задач, поставленных перед корпусом.
Финские мобильные группы в лесах чувствовали себя, как рыба в воде. Они выслеживали наступавших и метким огнем уничтожали целые роты и батальоны. Об этом свидетельствуют тысячи не захороненных трупов солдат и офицеров Красной Армии, что и доныне находят поисковые группы в глухих участках лесов.
Несмотря на усталость и напряжение, войскам не давали передохнуть, собраться с силами, изучить противника и примениться к его тактике.
Первым привалом после форсирования Свири стали окрестности Кинелахты. Здесь солдаты получили возможность немного расслабиться, приготовить горячую пищу, постирать портянки, искупаться в озере.
После четырех суток непрерывного движение по пятам противника им удалось чуточку полежать на траве, полюбоваться озером, покемарить наконец.
Солдат не долго присматривается к обстановке. Его устраивает лесная поляна, край поля, берег озера, словом, место, где он сможет почувствовать себя свободным и по-своему распорядиться личным временем. Таким местом для многих тысяч прибывших стала гора, где хаотично стояли большие дома с пристройками под общей крышей.
Тысячи солдат и офицеров как-то устроились на отдых или занялись бытовыми хозяйственными делами. Им казалось, что сейчас никто не может и не смеет их потревожить. Именно в эти минуты над деревней показался финский бомбардировщик. Он появился со стороны тыла корпуса и летел низко, над верхушками сосен, даже не увеличил скорость.
Зато мигом преобразилась орда, что плохо различимой массой темнела под ним. Какие-то секунды назад хлопотавшие у костров или занятые стиркой мирные люди вмиг ощетинились пулеметами, автоматами, винтовками и окрестности огласились беспрерывным эхом тысяч выстрелов. На кострах булькала конина и каша с американской тушенкой, грелся чай, а по обшивке самолета били тысячи молотков, точно в фюзеляж загоняли гвозди. Вчерашние чабаны, полеводы, пахари словно по взмаху дирижерской палочки, как один человек, без всякой команды, четко приняли мгновенное решение и привели его в исполнение. Военное ремесло - такая же работа, как и всякая другая в плане обучения навыков. К концу войны это уже была совсем другая армия, чем в начале: растерянная, подавленная духом, отступающая. Сейчас это были обстрелянные, не боящиеся врага бойцы. В степи им бы не было равных.
Командование корпуса облюбовало для отдыха расположенный в низине под деревней зеленый ровный луг, окаймленный мелколесьем. Уютно расстелив на нежной траве брезент, вытащив столы, высший командный состав готовился к обеду.
Едва скрылся за лесом финский самолет, на который начальство и не отреагировало, будто- это была какая-нибудь стрекоза в камышах, от походного штаба ушел под гору "виллис" с четырьмя бойцами. Он свернул в сторону залива и остановился метрах в ста от берега. Деревенским хорошо было видно с бугра, что делалось на лугу. Там генерал собрал в кружок своих помощников, точно начинался военный совет. Потом все, как по команде, повернули головы к горе, куда артиллеристы подтянули на тягачах пушки. Их отцепили, "студебеккеры" отошли в сторону, а жерла пушек начали опускаться вниз, прицеливаясь на один и тот же объект. Командиры с луга, судя по всему, действия артиллеристов одобряли.
Чуть позади орудий толкалась деревенская ребятня, но эти два десятка мальчишек, пушкарям, видать, не мешали, а только веселили. Мальчишки сообразили, что стрелять будут, скорее всего, по лесу за озером, где, наверное, засели финны. Но стволы опускались ниже.
- По озеру палить будут! - испуганно пролепетал кто-то из мальчиков.
- Зачем же это? - недоуменно подхватил другой.
- Наверное, там финны оставили какие-то ловушки?
- А может, подводные лодки? Есть же у американцев такие малюсенькие, - развел два указательных пальца очередной знаток военной техники. Тут в диспут вмешался Вася
Семенов, семиклассник, завсегдатай сельской библиотеки.
- Вы чё, ненормальные, что ли? Скажете тоже, палить по озеру! Да если даже финны там что-то и оставили, разве можно озеро расстреливать? Тут же знаете, что будет? - и он схватился за голову.
Но так рассуждал бывший семиклассник, шестнадцатилетний подросток. Командующий корпусом и его сподвижники v думали иначе. Освободив кромку озера от сотен солдат, что мылись, ныряли и плавали, стирали портянки, а кто-то даже на самодельную удочку без всякой наживки таскал окушков одного за другим, пушкари дали залп... Потом второй... Тысячи бойцов насторожились. Что это, свои своих обстреливают?
Секунды превратились в вечность. Вдруг тысячами вздохов тяжко охнула Синемукса. Какая-то зверская сила стала тянуть из озера миллионы жил. Весь залив, казалось, поднялся в воздух и, неизвестно, куда теперь грохнется эта лавина воды и что потом, после удара, будет.
Уже откатилось куда-то в лесную глушь эхо залпов, а вода все еще поднималась и поднималась к вершинам сосен, а потом, с невиданным по силе всплеском, опустившись в свое ложе, долго еще не могла успокоиться и придти в себя. Волной окатило прибрежные деревья и кусты, сорвало массу мелких веточек и листьев, смыло и обвалило песчаные берега. Долго еще у кромки берега трепало волной грязную муть и пену, сухие пучки травы с землей в корнях и всякий мусор.
От тишины, что установилась вокруг, можно было оглохнуть. По всей поверхности озера волной качало тьму мертвой рыбы. Брюхом кверху белела плотва, язь, щука, окунь, лещ.
Четверо солдат из "виллиса" споро набрали ведро рыбы покрупнее. Остальные жертвы остались болтаться на волнах, как щепки, кверху плавниками.
Мертвая рыба предназначалась победоносным войскам как подарок от их командира. Он пожелал накормить солдат свежей ухой, которую сам очень любил. Она была полезна для его, не совсем здорового, желудка.
Много дней будут смердеть прибрежные камыши тухлой разлагающейся клейкой массой.
Думал ли когда-нибудь сонный синемукшинский карась, что с ним будут разговаривать языком современной артиллерийской техники?
Впервые за много тысяч лет была произведена такая экзекуция над природой. Неизвестно, сколько столетий будет приходить в себя контуженное естество озера. Может быть, те скудные рыбные запасы, что в нем сейчас имеются - это эхо прогремевших по воде залпов?
Мерецкову было известно, что в армии практикуется глушение рыбы боеприпасами, знал он и о залпах по Синемуксе, только нет нигде приказа командующего фронтом о запрещении этой варварской практики. Разве трудно было комкору, боевому генералу, принимающему важные государственные решения и ответственному за тысячи людских жизней, предугадать, что своим разрешением стрелять по озеру из боевых орудий он создает беспримерный в истории прецедент, положивший начало целой серии преступлений над природой? Атеистическое воспитание, лейтмотивом которого было, что человек - покоритель природы, а не один из ее детей, с легкостью позволило генералу вероломно преступить родственные связи с природой.
Веруй он в Бога, он не допустил бы этого, если бы не из-за совести, то из страха, памятуя, что все сущее сотворено Творцом, а поднимать руку на Божье творение - грех и - наказуемый. Потом покатится как эхо: в воду полетят гранаты, динамит, шашки тола. Даже школьники, собираясь на последний урок года в лес, загодя готовят самодельные бомбочки, начинив бутылку пропитанными селитрой кусками газеты, чтобы глушить рыбу в маленькой речушке. Дурное дело - не хитрое.
Уже после войны мне довелось встретить несколько офицеров из 37-го гвардейского стрелкового корпуса. 26 июня 1944 года один из них капитан Молчанов Алексей Никифорович находился в составе разведотдела корпуса. Его цель была - не допустить диверсий в корпусе. Мне хотелось узнать у разведчика, чем на самом деле была вызвана стрельба из 122-миллиметровых орудий по озеру в тот день?
Ответ капитана настолько удивил меня, что я перестал понимать, для чего генерал-лейтенант П. А. Миронов держал вообще разведывательный отдел.
- Вы видели стрельбу? - спрашивал я у капитана.
- Да.
- В каком месте ваш отдел тогда находился?
- Недалеко от залива Синемуксы. Мы размещались в фургонах. В них мы работали, отдыхали, передвигались. На Кинелахтинскую гору наши водители попасть не могли. Все дороги были забиты техникой.
- Значит, стрельбу видели? - продолжал расспрашивать я.
- Как не видеть, если снаряды летели над нашими головами? Только не понимали, зачем артиллеристы палили.
- И начальник разведки не понимал?
- Никто из нашего отдела не знал целей той стрельбы.
Эту запись я зафиксировал на ленту диктофона и берегу как некий анекдот об "ушах и глазах" армии.
