В журнале «Дружба народов» (№ 5, 1988 г.) опубликована очень интересная подборка статей под общим названием: «Нация. Язык. Литература». Автор одной из статей, эстонец Матти Хинт называет пропагандистов ассимиляции лысенковцами от языкознания. По-моему, сказано слишком мягко. В речах тех, кто спокойно разглагольствует о неизбежной ассимиляции карел, чувствуется ностальгия по временам «отца всех народов». Очень хочется им привести всех нас к общему знаменателю. Чтобы были мы единообразны, как армейские кирзачи, чтобы жили, говорили, думали согласно некоему уставу.
В своей статье «Не совершить новой ошибки» т. Беляков мысленно нас уже ассимилировал, а язык наш записал на магнитофонную ленту. Хочу спросить Белякова – кому будут нужны эти записи, когда, согласно его плану, Карелию заселят ассимилированные манкурты? Никому. Лишенные своих корней Иваны, не помнящие родства, не задумываясь, осушат болота, потребят на бумагу остатки наших лесов и перекачают наши озера в Каспий. Что касается культуры, то создать они могут лишь что–либо наподобие «культуры» цивилизации Кин–дза–дза.
Беляков с упорством доказывает невозможность создания ливвиковского литературного языка из–за нашего якобы разноязычия... Он попросту спекулирует на нашем вынужденном невежестве. «Может быть техническая, научная финская литература богаче русской?» – лукаво вопрошает Беляков, отлично понимая, что судить об этом мы не можем. Подобная литература и жизнь финляндских карел – для нас тайна за семью печатями.
В 60–е годы в журнале «Север» была опубликована статья под названием «И сладок у лесной корелы ее бесписьменный язык». Очень жаль, что не помню фамилии автора. В статье говорилось о том, что наш язык изучают в Хельсинкском университете. Более того, финские филологи видят возможность дальнейшего развития финского языка только через наш, ливвиковский. Назывался наш словарный запас – 50 тысяч слов! Так что на вопросы Белякова можно ответить только фразой Декарта: «Невежество не аргумент».
Что касается разноязычия, то основные понятия звучат почти одинаково не только на всех языках прибалтийско–финской группы. Когда–то еще в детстве я смотрел киножурнал, где демонстрировались фрагменты спектакля «Егор Булычев и другие» на карельском языке. Смотрел и понимал каждое слово. Я был в Эстонии всего две недели по туристической путевке и к концу срока почти свободно читал эстонские объявления. Любой карел (если он не забыл свой язык) свободно поймет сводку погоды и таллинского, и хельсинкского радио. Несколько лет назад в телепрограмме «Радуга» демонстрировался фольклор юговосточной Финляндии. Прозвучала колыбельная на нашем языке. Вместе со мной смотрели передачу мои старики. Они сказали, что эта самая колыбельная звучала и в наших деревнях.
«Для карел финская школа такая же «национальная», как для финнов шведская» – корифей языкознания не предполагает, что читатели тоже могут знать этнографию. Знать, что финский и шведский языки относятся к разным языковым семьям и по этой причине никак не могут быть близкими друг для друга. Карельский же с финским входят в одну семью и в одну группу.
Странную позицию занял и т. Ругоев. Неужели Яков Васильевич не хочет понять, что если не ввести нашу письменность, то язык, на котором пишет писатель Ругоев и его коллеги-калевальцы, проживет в Карелии ровно столько, сколько проживут они сами. Что–то не видно и не слышно молодых писателей-калевальцев. Слушал страстную речь Ругоева по радио накануне партконференции. Яков Васильевич коснулся в ней искажений карельской топонимики. По этому поводу хочу спросить: до каких пор мы будем хранить на нашей карте ошибки безжалостных писарей? Каким образом Салминский погост превратился в Соломенное? На севере соломенных крыш никогда не было. Откуда взялось в Карелии Поросозеро? Кстати, в финском переводе название станции написано правильно – Porojarvi, т.е. Оленье озеро, а не поросячье.
А. Проккоев.
