Миграция в КФССР, в частности, и в Койвусельгу

...Потом сказали в Койвусельгу поехать. Сказали, что в Койвусельге можно хо­зяйство вести и работать. Поехали мы в Койвусельгу. Нас сначала в Мандере выгрузили, есть такое место, пять километров от Палалахты. В Койвусельгу идет дорога с Палалахты, Койвусельга — это четырна­дцать километров от Палалахты. Потом мы пошли пешком смотреть эту Койвусельгу. Деревня-то деревня, а здесь поселок стали строить, но еще пока ничего не было...

Историческая справка. История Карелии: предвоенное и послевоенное десятилетия

На политической карте России Карелия возникла лишь в 1920 г. в ре­зультате совокупности внешнеполитических и внутриполитических факторов, определивших всю ее дальнейшую историю. В годы револю­ции и гражданской войны наблюдался резкий рост национального са­мосознания среди карел, к тому же отсутствие у них автономии в какой-либо форме стало для Финляндии поводом заявить о своих правах на ряд карельских территорий. Эти причины легли в основу декрета ВЦИК РСФСР от 8 июня 1920 г., согласно которому, из ряда уездов Олонецкой и Архангельской губерний образовывалась автономная карельская об­ласть — Карельская трудовая коммуна (в 1923 г. преобразована в Ка­рельскую Автономную Советскую Социалистическую Республику) со столицей г. Петрозаводск. Во главе автономии встали т. н. «красные финны» — коммунисты и их сторонники, бежавшие из Финляндии по­сле поражения в гражданской войне 1918 г. Благодаря эффективной эко­номической политике, проводившейся финским руководством Карелии в годы нэпа, было осуществлено быстрое восстановление промышлен­ности и был обеспечен дальнейший хозяйственный рост. Этому способ­ствовали и значительные экономические привилегии, которые получила Карелия благодаря сложной внешне- и внутриполитической обстановке. В области национальной политики местное руководство стремилось к усилению национального фактора и развитию национальной культу­ры — под последним, впрочем, нередко понималось распространение финской культуры среди карельского населения. Однако малочислен­ность коренного населения края при острой нехватке рабочей силы дик­товала необходимость ввозить в республику рабочую силу, что в пер­спективе снижало долю финно-угорских народов в составе населения республики.

К 1930 г. Карелия была регионом с ярко выраженной национальной и политической спецификой. В следующее десятилетие эта специфика была в значительной степени разрушена. Изменения во внутриполити­ческой обстановке, и в первую очередь в отношениях между центром и периферией, привели к утрате Карелией экономических привилегий, а ко второй половине 1930-х гг. — к репрессиям против финского руково­дства, которое было практически полностью уничтожено. Интенсивная политика «финнизации» карелов, характерная для первой половины 1930-х гг., сменилась борьбой против всего финского. В начале 1930-х гг. республиканское руководство вело активную политику по привлечению в Карелию финнов из Северной Америки, к тому же пози­тивный образ СССР среди финляндского населения в условиях эконо­мического кризиса рубежа 1920—1930-х гг. вызвал массовую нелегаль­ную иммиграцию из Финляндии. Как следствие, доля финнов в составе населения республики увеличилась с 0,9% (2544 чел.) в 1926 г. до 3,0% (13 350 чел.) в 1933 г. Массовые репрессии второй половины 1930-х гг. против финнов привели к снижению этой цифры до 2,0% (8322 чел.) в 1939 г.

Впрочем, в 1930-е гг. снизилась и доля других финно-угорских наро­дов в составе населения республики. Здесь основную роль сыграл эко­номический фактор. Имевшейся в республике рабочей силы было не­достаточно для освоения природных богатств края, поэтому в 1930-х гг. проводилась активная политика по привлечению переселенцев из дру­гих регионов СССР в Карелию. Так, доля украинцев в составе населе­ния Карелии выросла с 708 человек (0,3%) в 1926 г. до 21 112 человек (4,5%) в 1939 г. Росту населения способствовала и широкая сеть лагерей ОГПУ—НКВД, заключенные которых использовались на строительстве Беломоро-Балтийского канала, в лесной промышленности и на других производствах. К 1939 г. доля финно-угорских народов в составе насе­ления республики снизилась до 27% по сравнению с 41,6% в 1926 г.

Одной из целей советско-финляндской войны 1939—1940 гг. было изменение политического строя в Финляндии и в перспективе ее даль­нейшее вхождение в состав СССР на правах союзной республики (вари­ант прибалтийских государств). Для этого во второй день войны, 1 де­кабря 1939 г., из финских коммунистов было сформировано Финское народное правительство во главе с О. В. Куусиненом, являвшееся, по сути, марионеточным. Однако в результате упорного сопротивления финской армии и международного давления на СССР эти планы не бы­ли реализованы, и Финляндия сохранила свою независимость. Террито­рии, захваченные в ходе Зимней войны, были присоединены к Карель­ской АССР, и 31 марта 1940 г. VI сессия Верховного Совета СССР при­няла постановление о преобразовании КАССР в Карело-Финскую Советскую Социалистическую Республику, столицей которой оставался Петрозаводск. Основой для формирования правительства КФССР стало терийокское правительство Куусинена.

В годы Великой Отечественной войны две трети территории КФССР было оккупировано финскими войсками. В отличие от Беларуси боль­шая часть населения успела эвакуироваться, к тому же финляндский оккупационный режим в Карелии был мягче, чем немецкий оккупаци­онный режим в Беларуси. Историки приводят различные данные о по­терях мирного населения, наибольшей достоверностью отличаются данные А. Лайне, который говорит о примерно 4600 погибших. Значи­тельный ущерб был нанесен экономике края, однако сырьевой характер карельской экономики, в первую очередь лесной промышленности, по­зволял быстро приступить к восстановлению народного хозяйства после освобождения Карелии летом 1944 г.

К концу 1944 г. в КФССР проживало всего 197 тыс. человек. Совет­ское правительство, осознававшее важность природных богатств края для послевоенного восстановления СССР, вкладывало значительные средства в реконструкцию карельской промышленности. Малочислен­ное население не могло удовлетворить ее нужд, не могли решить про­блему и те, кто возвращался из эвакуации или демобилизовался из ря­дов Красной армии: в 1945—1946 гг. их количество составило примерно 105 тыс. человек. Поэтому вплоть до середины 1950-х гг. правительство КФССР проводило активную кампанию по вербовке рабочей силы за пределами республики.

Наиболее активными регионами-«донорами» стали Белоруссия, Ук­раина, ряд областей РСФСР. Как следствие, доля финно-угорских наро­дов в составе населения Карелии упала почти вдвое. В 1948—1949 гг. республиканское руководство пыталось бороться с этой тенденцией, организовав массовое переселение в Карелию ингерманландских фин­нов, ранее депортированных из Ленинградской области преимущест­венно в Сибирь и Казахстан. К концу 1949 г. в КФССР переехала при­мерно 21 тыс. ингерманландцев. Дальнейшие планы по переселению в республику ингерманландцев сорвал арест первого секретаря ЦК КП Карело-Финской ССР Г. Н. Куприянова.

Послевоенная миграция в Карелию значительно изменила социаль­ный и этнический состав ее населения. Наложившись на последствия экономических, социальных и культурных реформ 1920-х и 1930-х гг., она привела к кардинальным изменениям в повседневной культуре и самоидентификации различных групп населения КФССР. Послевоенная социальная история КФССР — это, по сути, история окончательного распада традиционных жизненных укладов и формирования нового об­раза жизни и нового советского общества.

Дальнейшее уменьшение относительной численности финно-угорских народов в составе населения Карелии и исчезновение фин­ляндского фактора приводят к тому, что 16 июля 1956 г. КФССР потеря­ла статус союзной республики и была вновь преобразована в Карель­скую Автономную Советскую Социалистическую Республику в составе РСФСР.

Интервью с Лемпи Павловной Киссель, 1922 г. р.

Записал А. В. Голубев,

пос. Чална Пряжинского р-на Республики Карелия, 25 января 2006 г.

Я в настоящем Киссель Лемпи Павловна, а девичья фамилия была Сударьнен. Я родилась 5 ноября 1922 г.

Где вы родились? Какое самое яркое детское воспоминание у вас осталось?

Я родилась в Ленинградской области, бывший Куйвозовский район, в настоящем — Всеволожский, деревня Лесквала. Эта деревня сущест­вует, в девяностом году я ездила с дочерью и внуком, мне хотелось по­казать свою родину. До этого, еще в восьмидесятом, в восемьдесят пер­вом году, я ездила [туда]. У нас была семья — я, папа, мама и сестре-ночка. В детстве мне, конечно, жилось хорошо, с родителями, папа меня очень любил.

В каком доме вы жили? Как общались с друзьями?

В деревне у нас были родственники — дети. Они приходили к нам, мы играли. У нас был большой сад.

А деревня была финская?

Да, финская. Недалеко от нас, полтора километра, была русская де­ревня, там одни русские жили. А в нашей деревне одни финны жили. В нашей деревне было примерно сто домов.

Из русской деревни ребятишки приходили к вам играть?

Нет, не приходили, расстояние большое.

А вообще хорошо общались финны с русскими?

Хорошо, не враждовали. К нам из Ленинграда всегда приезжали дачники. Я помню, три года приезжали муж с женой и девочка, мне ро­весница была. Они на лето приезжали. Снимали комнату. Был хороший большой дом, усадьба была построена. Я, правда, своих дедушек и ба­бушек не видела, их уже не было в живых, когда я родилась. Я была у папы с мамой первым ребенком. До меня у папы восемнадцать лет не было детей. Мама была вторая жена. Папа [первый раз] женился, ему было всего семнадцать лет, а жене было шестнадцать лет. Это еще до революции было. Папа с 1886 г., а мама 1892 г. рождения. Папа меня очень любил, потому что долго не было детей и ждал всегда. Конечно, детство есть детство. Детство было хорошее. У нас сад большой был, все было свое.

Чем занимались ваши родители?

Родители были крестьяне. В основном у нас держали скот, землю обрабатывали, хлеб сеяли. Картошку и все овощи сажали. Молоко вози­ли в Ленинград. Там, видно, у папы были места, может быть, в магазин, я точно не знаю. Папа всегда два раза в неделю ездил в Ленинград. Во­кзал у нас недалеко был, наверное, с километр, а мы с мамой провожали и встречали его.

Вы запомнили время, когда начали колхозы вводить? Или, может быть, раньше стали налоги повышать?

Я помню, колхозы начали появляться в тридцатом, тридцать первом годах.

Что из себя представляло колхозное движение? Как их начинали? Я плохо знаю, мне тогда было восемь лет. Я знаю, что люди почему-то не особо охотно шли в колхозы.

А родители дома обсуждали?

Сказали: «В колхоз». Наши тоже вступили в колхоз. У нас тогда бы­ло только три коровы, а до этого было больше коров. Помню, меня от­правляли пасти коров в поля. Были пять коров и лошадь. Двух коров мы отдали в колхоз, и у нас осталась одна корова. Земли пока еще были не колхозные, а свои, единоличные. Мы кулаками не числились. Мы се­редняками были. А почему-то нас выслали в Сибирь. Это был тридцать первый год. 7 апреля 1931 г. нас сослали в Сибирь. В Сибири, конечно, стала другая жизнь.

Как вас ссылали, помните?

Помню. Рано утром, в семь часов пришли и сказали: «Собирайтесь. Вам полчаса времени и собирайтесь». Одежду с собой можно было взять, но были какие-то ограничения. Можно было чайник, кастрюлю, даже самовара нельзя было взять. Все остальное осталось там. Потом нас повезли в товарных вагонах.

Много людей?

Да, целый состав. Все были финны. Ехали долго. Помню, на станции Луга мы простояли целые сутки. Вагоны были очень набитые.

Умирали люди по дороге?

Не так много, как эвакуированных, умирало. Я не помню, чтобы умирали.

А по дороге вас кормили?

Я не очень хорошо помню это. Мы останавливались, у нас, навер­ное, были еще свои запасы из дома. На вокзалах останавливались, и нам приносили кушать.

Каким было настроение ваших родителей в то время?

Наша тетя, когда узнала, вышла нас провожать. И соседи тоже про­вожали. Мама говорит: «Если нас высылают, все, держитесь, мы не пла­чем. Заслужили, что нас высылают из своего дома». Кто именно высы­лал, я их не знаю. Погрузили в поезд, поезд уже чуть ли не трогаться, приехал наш председатель сельсовета и говорит: «А вы-то куда едете? Вас никто ведь не высылает». Папа говорит: «Как же, поезд уже трога­ется, куда же мы теперь останемся». Все равно нас в следующий раз выслали. Потому что высылали партиями. Первая партия была до нас, в феврале, а потом мы, а потом, по-моему, еще раз. Первую партию в Хи-биногорск отправили — Мурманск, нас — в Сибирь, а потом после нас — еще в Мурманск. У меня одна тетя попала в первую партию, а потом мы, а потом вторая тетя попала в Мурманск во вторую партию. В тридцать четвертом году высылали в Казахстан, мой дядя с семьей в Казахстан попали. Маме моей тогда было тридцать восемь лет, папе было сорок четыре года. Везли долго и выгрузили нас в Красноярске на левом берегу. Там, видно, знали уже, готовили бараки, было несколько бараков, но сколько, я хорошо уже не помню.

Это было в самом Красноярске или под городом?

Там есть правый берег и левый Енисея. На левом берегу был весь город, а нас высадили на правом берегу. Высадили-то нас, конечно, на вокзале [на левом берегу], а потом повезли на другой берег. Там все еще было не доделано. Дверей и окон не было. Хорошо, что было лето. Мы в апреле выехали, так что это было уже где-то в мае, в начале мая. Нас было четверо, а места было не больше двух метров на всех четверых. Двойные нары были. Двойные нары начались для нас с Красноярска и долго тянулись первое время. Продукты нам давали, например мукой, а чтобы печь, люди копали ямы в пригорках и там пекли. Варили на кост­рах. Там мы пробыли, наверное, два месяца. А ваши родители на работу ходили куда-то?

В Красноярске мама не ходила на работу. Мама была в положении, и у нее родился ребенок. Нас когда только привезли, это всех возмутило, всех погнали в общую баню: и мужчин, и женщин. Тогда народ был еще другого склада, чем теперь. Тогда еще молодежь стеснительная была, тем более деревенская. Всех в общую баню, вещи все продезинфициро­вали где-то. А потом нас расселили в бараки. Папа работал, а мама не работала, потому что сестренке было четыре года, и у мамы еще родил­ся ребенок. Может быть, люди бы и убегали, но нас охраняли, даже с собаками. Мама ждала ребенка, но в бараке же не будешь рожать. Папа хотел в деревню отвезти, а не успели, эти собаки набросились. Мама испугалась, думала, что собаки ребенка разорвут. Она вернулась сюда обратно. Потом она заболела, она болела очень долго. Ребенок прожил только месяц. В Красноярске мы прожили два месяца, потом нас повез­ли вверх по течению Енисея, там Ангара впадает в Енисей, там была такая местность, стрелка, нас повезли по Ангаре. От Красноярска до Енисейска было четыреста двадцать километров, потом нас повезли по Ангаре — против течения. В стрелке такие пороги были, пароход чуть не утонул.

Кто с вами в поезде был, всех везли на пароходе?

Да. Кроме финнов, там были еще китайцы.

А как китайцы там оказались?

Этого я не знаю. Знаю только, что это китайцы были. Они странные такие, у мужчин косы были.

Вы с ними как-то общались? Помогали друг другу?

Нет, наверное. В это время не успели ничего. Везли нас по Ангаре, была деревня Рыбное. Нас высадили на кладбище. Где-то там была при­стань, а нас на кладбище высадили. Мама у нас была больная, она ниче­го не могла, только лежала, ребеночек еще маленький был. Люди, ко­нечно, помогали нам. Я-то что сама могла, восьмилетняя. Это все был тридцать первый год. Потом мы жили в Ангаре. Некоторые на этом кладбище целую неделю жили, пока расселили всех по домам. Помес­тили нас в церковь, а потом оттуда повезли в совхоз, из этого совхоза в другой. Эту [местность] местные жители называли Южная тайга. По­том нас повезли на север по Енисею. Это Северная тайга. Напротив го­рода Енисейска была деревушка Нифантьевск [Нифантьево], нас туда увезли. Потом рабочих повезли на строительство дороги, наверное, строительство уже было начато. От Енисейска увезли за 360 километ­ров. Туда брали только рабочих, и маме нашей сказали: «Ты можешь поехать, можешь оставаться здесь». А ваш папа где был?

Папа умер уже в Рыбном, он недолго там прожил, там была очень большая эпидемия тифа. Он две недели проболел и умер от тифа. Там очень много [людей] умирало от тифа, целыми семьями умирали. У нас только папа умер. Он заболел, больничного ему не дали. Он заболел в воскресенье, пошел [к врачу], ему не дали больничного, его отправили на покос, там он одну ночь проночевал. Потом его надо было привезти обратно и в больницу, и в больнице он умер в понедельник. Маленькая сестреночка умерла, еще когда папа был. Папа работал, а мама все ле­жала. Потом мама помаленечку начала ходить, и папа умер. Мы с мамой остались вдвоем. Поехали на строительство, оно называлось «Комсо­мольская дорога». Дорога соединяла линии (неразборчиво) с Соврудни-ком. Потому что в тех местностях были золотые прииски. Викторовский был, Александровский прииск. А потом мы на строительстве дороги жили. Из детей только я одна была. Эти 360 километров пешком надо было пройти. Мне тогда десятый год был. Там тоже такие плохие усло­вия были. Только один дом был в лесу, небольшой дом, и в этом доме жило 54 человека. Одна плита была, пекли на улице хлеб. Как только увезли нас, нам стали норму давать.

Там все финны были или уже смешанный коллектив?

Там все те же самые финны были.

Расскажите, пожалуйста, про условия жизни в то время. Все ухо­дили на работу и вас оставляли одну?

Оставалась одна. Ни книг, ничего не было. Интернат от нас далеко был. В лесу, где мы жили, вообще ничего не было. Чем я могла зани­маться? Сидела дома. В том доме: на улице пекли хлеб, какой-то раз­бойник пришел, украл весь хлеб. Потом стали его искать, нашли его и стали бить. Помню, я плакала: «Не бейте, не бейте его, вы убьете его». Так напугалась. Но как-то смело, могла жить одна в этом доме. Не боя­лась. В другом месте мы были — Талое — там дом был немножечко побольше. Потом мы жили в палатках, а в Сибири такие морозы были. Если 40°, конечно, было холодно. Целую ночь — у нас буржуйка была посреди палатки и эту буржуйку по очереди топили. У девушек всегда такие хорошие волосы были, длинные косы носили тогда, волосы даже примерзали в палатках, так было холодно. Потом эту дорогу уже почти достроили, некоторых отправили на Соврудник, а нас повезли сюда. У людей всегда было настроение, что «вот нас повезут домой, вот нас от­пустят домой», паспортов ни у кого не было. Потом нас снова привезли в Енисейск, в этот же Нифантьевск, откуда увезли нас. Здесь очень мно­го людей умерло [в Нифантьевске]. Рабочих отправили, а иждивенцев оставили, много людей умерло. Потом нас привезли в село Маклаково, тридцать восемь километров от Красноярска. Там был трехрамный ле­созавод. Там и колхоз был, и МТС, и лесозавод. Здесь нам уже легче как-то было жить. Это был 1934 г. Там негде было мне учиться. В Ни-фантьевске я училась в первом классе всего полтора месяца, а потом уже пошла во второй класс.

Вы по-русски говорили к тому времени?

Дома у нас были дачники, так что по-русски к тому времени я уже хорошо умела разговаривать. Я пошла в школу, помню, мама меня и дома учила, читать учила, когда мне где-то 6 лет было, мы еще дома были. Раз мы с мамой попали в больницу. Я скарлатиной болела, она меня научила читать, она меня научила вязать. Я по-фински умела чи­тать. Когда из дому поехали, книг у нас с собой не было. Я пошла в школу, уже умела читать, и по-русски где-то научилась читать, сама не знаю, где я научилась по-русски, но пошла-то я в русскую школу. Здесь мы прожили пятнадцать лет. Всего в Сибири я жила восемнадцать лет. Здесь мама работала уборщицей. Была контора, там курилки, куда рабо­чие приходили греться зимой, морозы [в Сибири] такие большие. Одна­жды мороз был пятьдесят шесть градусов. Как отсюда до стенки [метра 3] такой туман, что дальше не видно было человека. Тут я училась. Ле­том работала. В тринадцать лет я уже пошла на работу — линии подме­тать, широкие такие были линии. Там лесопильный завод был, три бир­жи было, а лес поступал сплавом на лесозавод. Нас было три подруги, мы вместе учились. Обе были на год старше меня.

Русские?

Русские, одна была украинка. Мы всегда вместе учились, дружили, к экзаменам готовились. Все вместе делали. Когда поступали, с кварти­рами было плохо. Было две комнаты. Их семья была девять человек, да нас еще двое. Но все равно хорошо, мирились, уж никогда не ругались, ничего не делили. Мы даже на укладке вместе работали. Это было, на­верное, где-то в тридцать седьмом году.

Вы запомнили репрессии в то время? В Сибири, там, где вы жили, как-то исчезали, пропадали люди? Искали врагов народа?

Нет. Там, где мы жили, там не было, там были очень хорошие люди. Всегда к нам хорошо относились. Я работала. Мы лес отгружали в ос­новном на экспорт, в Англию. Сезон проходил с июня и по сентябрь. Потом я рубщицей работала три года. А до этого — названия-то бы­ли — крикуша, марками всегда грузили, сколько тут в марке досок кри­чит, а рубщик точкует. Там вот поработала, потом рубщицей три года работала. В тридцать девятом году я поступала в педучилище. Успели первую четверть проучиться, и было постановление, что надо учиться только на «пятерки», а если на «пятерки» не выдержишь, значит, нужно было платить пятьсот рублей в год. А мама уборщицей работала, сто двадцать рублей получала, так я ушла потом оттуда и снова хотела идти на работу. Мама сказала: «Иди, учись». Я пошла в восьмой класс, потом в девятый. Но в девятом я четверть не доучилась и пошла на работу. Мама плохо себя чувствовала, я, конечно, всегда маме помогала. Зимой мама уборщицей работала, большой объем работы был, эту курилку надо было топить, контора была, там три-четыре кабинета, надо было все топить и убирать. Я всегда помогала. Я говорю: «Мама, у тебя такое плохое здоровье». Мама говорит: «Принимают на ученика счетовода работать». Я сказала: «Мама, я пойду работать». В сорок первом году я пошла работать.

Когда началась война, изменилось что-нибудь в вашей жизни?

Для нас война как-то не так чувствовалась. Конечно, чувствовалось, что война, но материально не так сильно чувствовалась. У нас свой ого­родик был. Потом мы купили себе пристройку, где раньше мастерская была у мужа (неразборчиво), его арестовали. В тридцать седьмом, три­дцать восьмом году много людей арестовали в Сибири, не только фин­нов, но и русских.

Вы поддерживали связи с теми финнами, которые тоже были в Си­бири, или растеряли связи к началу войны?

В Енисейске [финнов] было много, а сюда привезли только шесть семей финнов. Там были русские, финны, поляки были, румыны. Во время войны были литовцы, латыши.

Как все эти национальности общались между собой?

Нормально.

Ходили в гости друг к другу?

Да. Дружили, всегда общались, вместе работали. Хорошо.

Они свою культуру как-то пытались сохранить?

Да. Но поляки как-то раньше других могли уехать, потому что мы числились всегда за комендатурой. Молодым, когда исполнялось шест­надцать лет, нам уже давали паспорта. А пожилым... Мама моя в сорок восьмом году умерла, у нее еще не было паспорта. Всегда надо было отмечаться в комендатуре. Потом я работала бухгалтером. В сорок чет­вертом году меня отправляли на курсы в Красноярск на четыре месяца. Потом я бухгалтером стала работать. В общем в Маклаково я прорабо­тала семь лет. Потом пришло постановление, что сюда, в Карелию, ста­ли вербовать. И мы завербовались в Карелию.

В годы войны эти разные национальности пытались свои праздники отмечать?

Хотя тогда праздники были запрещены, например Пасха или Рожде­ство, но люди все равно как-то по-своему отмечали. Каждая нация по-своему. Я, например, лютеранка. Там из лютеран были еще немцы Поволжья, потом приехали эвакуированные с Ленинграда. Финнов мно­го приехало и немцев.

А по отношению к русским никто никогда не враждовал?

Нет. К нам всегда хорошо относились. Сначала только трудно было, когда нас только сослали.

А браки межнациональные были?

Были, но мало. Все между собой. Это в Карелии уже все перемешались.

А детей много тогда рождалось?

Там потом уже стали жить нормально. И рождаемость была такая.

А за вами ухаживали, когда вы там работали?

Да. Сначала у меня был. вместе работали, дружили. А потом мой муж. Они были сосланы в Мурманск в феврале тридцать пятого года. Он тоже финн. С Мурманска они в Кировске где-то были. У него были отец, мать и три брата. Потом их оттуда сюда, в Карелию, выслали. Один брат жил в Пудоже. А он жил с отцом и братом. Ему было шест­надцать лет, он учился в школе. Десятый класс он не закончил, он по­шел куда-то работать, в другую деревню. В сорок первом году он в ар­мию пошел добровольцем. Тогда еще Андропов был здесь, в Карелии. И как раз в призывном пункте был Андропов. И Андропов ему сказал: «Ты-то куда идешь? Тебе только шестнадцать лет, поезжай-ка домой». В это время оккупировали [место], где родители жили. Вообще их в Мед-вежьегорск призывали. Потом он остался в армии. Остался в армии, его взяли сначала в полковую школу, потом был приказ, что всех финнов убрать со школы. С полковой школы его сняли. Потом он попал. По­том он заболел, простыл, и его отправили в госпиталь. Оттуда комиссо­вали, и он приехал в Сибирь. Мы вместе с его сестрой жили, в одном доме даже. Он приехал сначала в 1942 г. Там, в Сибири, летом только пароходы были, а зимой только лошади были. Ямщики, помню, ходили в шубах, и на шубу еще тулуп одевали, валенки, на валенки унты одева­ли. Например, девять лошадей было и три ямщика. Вот он в марте приехал с этим обозом. С армии приехал в этих сапогах, говорит: «Раз я так замерз, я даже упал, а лошади такие умные — остановились. Ямщи­ки подумали, почему лошади остановились, подошли, подобрали меня». Потом после дня рождения, он родился в декабре, его забрали в Челя­бинск. Тогда всех финнов забирали не в армию, а с армии в Челябинск. Это трудармия была. Там ему было очень трудно, конечно. Там очень много умирало. Он называл цифру, но я не помню, это больше 20 000 финнов и поволжских немцев. Но в Сибири были, например, еще и ле­нинградские немцы. А когда в сорок девятом году стали вербовать, так мы завербовались сюда.

А приехали сразу в Чалну?

Нет. В Петрозаводске тогда был переселенческий пункт, все сюда прибывали, а потом люди сами ездили смотреть места.

Пункт был рядом со старым вокзалом?

Да. Переселенческий пункт был в Пятом поселке. Мы приехали в ав­густе. Мой муж в Ленинграде попил пива холодного и заболел. Его сразу забрали с поезда на «скорой» в больницу. В военной больнице лежал. А с переселенческого пункта нам говорили: «Надо вам уже уезжать».

Вы уже с детьми были?

Нет, у нас еще не было детей. У людей-то были [дети], у нас еще не было. Мы жили втроем: его сестра, я и он. Муж не хотел из Сибири уезжать, он говорил: «Я был в Карелии, я знаю Карелию, там столько много камней, такая почва, а в Сибири очень хорошие земли». Там такая почва благородная, столько цветов, очень богатая природа. Селе­ния-то в основном стараются [располагать] ближе к берегам рек. Потом сказали в Койвусельгу поехать. Сказали, что в Койвусельге можно хо­зяйство вести и работать. Поехали мы в Койвусельгу. Нас сначала в Мандере выгрузили, есть такое место, пять километров от Палалахты. В Койвусельгу идет дорога с Палалахты, Койвусельга — это четырна­дцать километров от Палалахты. Потом мы пошли пешком смотреть эту Койвусельгу. Деревня-то деревня, а здесь поселок стали строить, но еще пока ничего не было. Опять нам пришлось в палатках жить первое вре­мя. Потом стали дома строить. Осень, помню, была такая теплая. Седь­мого ноября мы еще ходили за брусникой. Такая была хорошая погода. В Сибири погода не такая. Летом климат всегда хороший. Но мошки зато! Эта мошка прямо заедала! Ходили в сетках. В Сибири у нас была корова, чтобы на покосы идти, надо сетку одевать и намазаться дегтем. [ В Койвусельге] работала (неразборчиво), месяц работала на разных ра­ботах, а потом работала счетовод-кассиром, два года мы жили. Нас в стройучастке было двести человек, лесозаготовители были, но они, на­верное, в деревне жили. Потом этот поселок строился, но мы всего два года там прожили. Там у нас уже двое детей было. Потом мне предлага­ли: «Если ты поедешь на курсы, тогда мы тебя заберем отсюда, с Койвусельги». Медпункт [от Койвусельги] был пять километров, район был, тогда еще Ведлозерский район был, пятьдесят километров. За деньгами всегда надо было ездить за пятьдесят километров, а дорог там не было. Дороги были, но плохие. Одна машина, с кем можно было ехать. А то­гда время как раз такое было, что паспорта надо было менять через три месяца. Так вот дают машину за деньгами [ехать], так всегда народу полно в кузов надо было брать. Потом я пошла на курсы, а муж работал нормировщиком. Курсы были девятимесячные, у меня, правда, мальчи­ку еще только полгода исполнилось, и назавтра мы поехали в Петроза­водск, учиться вместе. Там у меня знакомые были — двоюродная сест­ра, пока я на занятиях была, они его в это время присматривали. Так с месяц [продолжалось], потом уже переехали сюда. Потом я поступила на работу, сначала в стройучастке работала, потом в пятьдесят третьем году поступила в леспромхоз, так и проработала до пенсии. Спасибо!