A A A Ц Ц Ц Ц

ШРИФТ:

Arial Times New Roman

ИНТЕРВАЛ:

х1 х1.5 х2

ИЗОБРАЖЕНИЯ:

Черно-белые Цветные
Ведлозерское сельское поселение
Пряжинский национальный муниципальный район

В Карело-Финской республике промышленность тесно сочетается с сельским хозяйством. Как и на Урале, здесь это отражается на самом облике земли.

 

Питкяранта

Но, кажется, нигде не заметишь этого так, как на северном побережье Ладожского озера, самого живописного уголка республики. Не сразу, правда. Сперва видишь одну только красоту. Налево взглянешь - и глаз не оторвать. Берег озера изрезан, делает петли, заводи, врывается в озеро лесистым мыском, ни один километр его не похож на другой; а в самом озере, кипящем под солнцем невыносимым для глаза сверканием синевы, то там, то сям разбросаны островки, тоже не похожие друг на друга ни размером, ни очертанием, ни рельефом: одни высятся подобием средневекового замка из мшистого камня; другие встают из воды круглым зеленым пятачком, сплошь покрытым кудрявым кустарником; третьи лежат спокойной маленькой обителью, где есть в миниатюре и луга, и леса, и скалы.

Направо поглядишь - и опять глаз не оторвать. Изменилась архитектура, здесь она уже не карельская, а финская. Если карелы, как русские поморы, любят прямоугольные солидные дома из толстых бревен и эти дома отлично вяжутся с могучей и суровой лесоозерною природой севера республики, то здесь, на западе, где природа причудлива, нарядна и разнообразна, но стихии ее сведены к небольшим размерам, - миниатюрные леса, миниатюрные лужайки, заводи, рощи, горы, утесы, - ей под стать и другие архитектурные формы. Постройки изящны, легки, остроугольны и тоже нарядны, как природа, и тоже тяготеют к миниатюрности, к небольшим размерам.

В скалах лепится один из красивейших домов побережья - дом отдыха Союза композиторов. Остановив машину, взбегаем по ступеням, здороваемся с отдыхающими, и они показывают нам чудесную отделку дома внутри; опять дерево, только дерево, но какое же разнообразие в облицовке стен, карнизов, пола, потолка, в тяжелой и в то же время изящной мебели, в лестницах, в балконах. И все это разнообразие достигается технологией - различной обработкой поверхности дерева, и архитектоникой - различным использованием разрезов, плиток, плоскостей в их связи друг с другом.

Но вот вы подъезжаете к архитектурным группам целлюлозного завода "Питкяранта" и бумажной фабрики "Ляскалла", и здесь сочетание промышленности с сельским хозяйством раскрывается перед вами в самом пейзаже. Связующим звеном этого сочетания встают темные массивы густого карельского леса.

Карельский лес не только сам по себе драгоценен тут как непосредственное сырье для основной промышленности Карелии, производства целлюлозы и бумаги. Он охрана земли и ее плодородия, собиратель и конденсатор влаги. Он отвоевал землю у камня, у гранитных массивов, он не дает высохнуть рекам и речкам, он условие и гарантия для сельского хозяйства. Вот почему профиль республики - промышленно-животноводческий и борется республика одновременно и за разворот промышленности, и за подъем молочного хозяйства, и за бумагу на заводе, и за траву на лугах, и за хлеб в поле. Отсюда и родится это своеобразие заводского, промышленного пейзажа.

Завод встает возле воды, которая нужна ему, в окружении леса, которому тоже нужна вода, и в окружении дивных, медоносных пастбищ, которым нужен лес. Но места, где расположены обе промышленные группы, "Питкяранта" и "Ляскалла", не схожи, и потому не схожи архитектурно и сами заводы.

"Ляскалла" - в узком ущелье, постройки здесь сжаты, вытянуты в высоту, сгруппированы тесно и напоминают замок над искусственным рвом. "Питкяранта" раскинута шире; архитектурная группа красиво и органично встает над озером, а вокруг обдуманные детали, выдержанные в общем стиле, - подсобные, бытовые здания, киоски, дороги, тротуары, мостики, жилые дома - все это, легкое и изящное, связанное с линиями холмов и перелесков, гармонично разбегается от завода (или сбегается к нему) вместе с волнистою графикой пейзажа, не вступая нигде в разлад с природой. Так строили наши архитекторы рабочий заводской поселок.

Здесь, в "Питкяранте", мы прошли по цехам, поговорили с директором завода уральцем Н.Л. Леонтьевым и заместителем главного инженера Н.А. Струнниковым, тоже уральцем.

Почти у всех наших заводов после войны одна главная черта: они стали стройками. Идет производство. И непременно идет строительство: восстанавливают, ремонтируют, достраивают, расширяют. А так как строим мы все же медленнее, чем производим, то производственные процессы упираются в лимитирующие, останавливающие, задерживающие темпы строительных процессов. На "Питкяранте" мы столкнулись с тем же явлением. Должно быть, икается строительно-монтажному управлению N 7 (принадлежащему Министерству целлюлозной и бумажной промышленности), так часто поминают его здесь, и отнюдь не добром. Отсутствуют нужные механизмы, нет механизированной углеподачи, например. А это значит, что множество народу руками (лопатой!) грузит уголь в то время, как здесь, в Карелии, самое дорогое, самое дефицитное - это человек и его руки. Нет и механизированной распиловки древесины, так называемого слешера. А это значит, что множество энергии уходит на распиловку огромных стволов, присылаемых сюда, примитивнейшим ручным способом. И это рядом с высокой техникой производства в цехах, рядом с новым отбелочным цехом, заканчиваемым к октябрьскому празднику, цехом, который здесь сравнивают с храмом или с больницей. Белый, высокий, полный света и воздуха цех действительно похож на внутренность храма - в нем будут делать качественную бумагу.

Но главные трудности и неувязки "Питкяранты" не в этом. Завод лихорадит от сложного перехода к новым условиям работы, для которых завод не был подготовлен. Раньше изготовление сырья для него, то есть работа в лесу, работа лесозавода - было сложнее; а поэтому технология переработки сырья была легче и проще, и "Питкяранта" была приспособлена к этой легкости и простоте. Иными словами, уже в лесу, на месте заготовки, двухметровые бревна подвергались так называемой окорке, то есть их очищали от коры, и в таком очищенном виде посылали на целлюлозный завод. Они прямо поступали в барабаны, измельчались в стружку и шли в котлы, где под действием едкого натрия превращались в волокно (целлюлозу). Но сейчас лесозавод посылает в "Питкяранту" бревна в коре, и так как для очистки их на заводе нет ни приспособлений, ни рабочей силы, то они подчас идут в барабаны неочищенные (или плохо очищенные), и бумага из такой целлюлозы получается грубая.

- Старого ломать не могу, новое должен приделывать к старому, вот в чем беда, - говорит Н.Л. Леонтьев. - Триста рабочих сажаем на окорку, а могли бы справиться с тридцатью. Считаю, что окорку обязательно должны делать поставщики. Но в лесу - свои сложности, своя тяжесть, они тоже спешат выполнить программу и взваливают окорку на плечи завода.

Очень вредит "Питкяранте" одно обстоятельство, которое не мешало бы серьезно продумать руководству республики.

На северном побережье этот завод - крупнейший промышленный участок; здесь и жилищный поселок не мал - народ ведь лепится к заводу, здесь много молодежи, семейных. Но этот крупный центр не является одновременно районным центром, хотя, казалось бы, естественно должен стать им. Районный центр находится в двадцати семи километрах от завода, в Импилахти.

Надо отчетливо представить себе здешнее малолюдие, чтобы понять все значение такого расстоянья. Как часто нужно обращаться в районный центр, какие вопросы возникают ежедневно, ежечасно, решаемые и согласуемые с райкомом, райисполкомом! А тут - попробуй одолей расстояние, когда машины и бензин, что называется, считаны, а время и тем более. И большой, крупный промышленный центр чувствует себя часто беспомощным.

В бытовом отношении это тоже бьет чувствительно: далеко универмаг; нет и фуражного магазина, а для рабочих, имеющих коров, это очень тяжелая вещь.

Руководству республики нужно учесть законные пожеланья рабочих. Тогда легче станет заводу справиться и с трудностями освоения, и с выполнением программы...

Закат обливает озеро оранжево-зеленым светом. Пали росы, и лесной запах, запах прели и мха, стал сильней лугового. Машина мчится на городские огни, словно чуя покой и отдых, как мы, задремывающие от избытка впечатлений...

Но сон прогнан. Мы на улицах чистого, хорошенького городка с коробочками нарядных построек - Сортавалы, иначе Сердоболя.

 

Остров Валаам

Пройти городок Сортавалу из конца в конец можно в какой-нибудь час. Но у него курортное расположение. Поднявшись на высокую гору, окаймленную парком, видишь с каменного парапета редкой прелести панораму на все четыре стороны горизонта. И все они - разные.

Волнистая линия мягких, зеленых холмов; темный бархат лесов и рощ; лягушечьи-яркие, светло-зеленые пятна полянок; залитые красным и голубым цветом склоны (иван-чай и лесные колокольчики!); россыпь игрушечных домиков, четкие желтые змейки дорог, колоннада заводских труб - и Ладога. Смесь бирюзы и аквамарина, подернутых сизой рябью волн, отражающих седину облаков... В ясный день можно стоять тут и любоваться, поворачиваясь вокруг своей оси, на все четыре стороны широко распахнутого мира, мира удивительной красоты и муравьиного неустанного труда человеческого.

Но нас потянуло озеро. Ни с горы, ни с пристани не увидишь того, чем гордится Ладожское озеро, - знаменитого острова Валаама. Туда ездят экскурсии, там сейчас расположен совхоз "Питкяранты", питающий все заводское население своими овощами. Там есть сельсовет и даже почта. Но несколько месяцев в году, когда уже начнет подмерзать озеро, но еще не замерзнет твердо, доступа туда нет.

Летом на моторном катерке до острова три с половиной, а в плохую погоду четыре часа езды, не всегда приятной: в волнение катерок и покачивает, и заливает, а волнение часто случается на Ладоге.

Как мало мы знаем иногда о людях, делающих свое дело на незаметной, невидной работе! Начальник пристани в Сортавале и капитан катерка - бравый речник, типичный помор - казалось бы, сидят на тихом деле: один отправляет и принимает скромную ладожскую флотилию, другой водит ее. Но оба они, случается, успеют заглянуть к себе домой на час-два в сутки. Непрерывно ходят и грузы, и пассажирские пароходы; непрерывно требуется перевозить людей на тот берег Ладоги. И капитан, ступая с кормы на пристань, разомнет разве ноги в короткой прогулке, да опять на корму, в свою будочку.

Тут к слову будет упомянуть о ЦК профсоюза речников - он упорно обходит скромных работников сортавальской пристани, забывая посылать им путевки. Уже давно не получали путевок в санатории ни капитан, ни начальник пристани, а им это остро необходимо. Внимание к людям, самому драгоценному, что есть у нас, очень важная вещь в условиях Карелии!

Если взглянуть на Ладогу сверху, увидишь на водной поверхности множество плавающих бочек, так называемых банок, указывающих пароходу, где лежит фарватер, безопасная дорога, по которой и надлежит пробираться. На Ладоге обширный архипелаг, много и островков-одиночек, дно озера неровно, каменисто, и фарватер в иных местах очень узок. Мы уселись на борту в тихий солнечный день, и катер скользнул по зеркальному озеру.

Медленно разворачивается уже озерная панорама и тоже на все четыре стороны. Отходит игрушечный городок с его хорошенькими коробочками домов и чистенькими улицами; проплывают один за другим лесистые острова, уходит направо красивый берег, а впереди только банки и озеро, но бесконечный водный простор через час-другой пересекается тонкой длинной полоской на горизонте. Это показалось длинное тело острова Валаама. Чем ближе к нему, тем отчетливей его профиль. Уже становится видимым строгий, устойчиво прямолинейный очерк монастырской церкви и острый шпиль колокольни рядом с нею. Эти две твердые вертикали на темном горизонтальном теле острова с продвижением катерка все явственнее, все отчетливее; сияет золотом купол, возникают краски - синяя с пурпурной; катер входит в тихую гавань острова Валаама, где триста лет назад были древние русские скиты и деревянная церковь, сожженная шведами, и где указом Петра Великого в 1715 году был "возобновлен" монастырь, но уже каменный.

Этот монастырь на острове, как и многочисленные скиты, ютящиеся на других маленьких островках, отделенных от главного узенькими тихими проливами, похожими на венецианские каналы, представляет собою большую художественно-историческую ценность. Стены его богато расписаны. Фрески в Валаамском монастыре служили десятки лет объектом бесконечных паломничеств сюда, они много раз описывались, воспроизводились, о них существует большая специальная литература. На Валааме упорно утверждают, что в позднейшей росписи храма участвовал И.Е. Репин (в эпоху своего пребывания в Финляндии).

Я не буду сейчас подробно рассказывать о живописных и всяких иных сокровищах Валаама, скажу только, что этот ценнейший исторический древнерусский памятник, жутко пострадавший во время войны, сейчас погибает от сырости. Фески буквально осыпаются с его стен. Окна были разбиты при бомбардировке, дождь, а зимой снег и град заливают и засыпают внутренность храма и скитов, чудесные фрески сыреют, а потом сохнут, и, если вы дотрагиваетесь до них рукой, они, как червячки, мгновенно сворачиваются под вашими пальцами бесчисленными крошинками и сыплются пригоршнями на пол.

Это нельзя так оставить. Взываем ко всем организациям, кому ведать надлежит, - вспомните о жемчужине русского искусства, о красивейшем уголке в идеальных природных условиях, о Валааме, и сохраните его для советского народа!

Дорожные мысли

Дальше на северо-запад, почти до границы Ленинградской области, идут основные молочно-животноводческие районы республики. Мы объездили два из них - Лахденпохья и Куркийоки. Боюсь надоесть читателю, но невозможно опять не заговорить о природе. Казалось, мы исчерпали всю красоту этого изумительного побережья, исчерпали и все богатства русского словаря, чтоб описать ее, но вот опять с каждым километром пути все новое и новое... Как его передать?

Раздвинулись и стали шире зеленые просторы по обе стороны дороги, дорога отошла от озера. Эти просторы стали холмистыми, мягко-округлыми, с чередующимися пятнами светло-зеленых низин. Луга и пестрые полянки, нагорные рощи всех оттенков зеленого цвета, темные хвойные леса в прогалинах и ущельях, мягкие, легкие очерки гор. И над всем этим разнообразием цветов и форм - теплый дождь, позолоченный косыми лучами солнца, которое и не подумало спрятаться за тучу.

Дождь никого не спугнул, на лугу все так же скульптурно-монументально пасутся большие белые с черными пятнами коровы, глядя перед собой выпуклыми меланхоличными глазами из-под белых ресниц; все так же сидит на камешке пастушок с хворостинкой и, как все пастушки, мастерит себе что-то из бересты или прутиков; все так же промелькнет редкий велосипедист с залитым дождем озабоченным лицом; все так же ходят и делают свое дело люди во дворике одинокого коттеджа, промелькнувшего перед вами на опушке леса... Как одиноко тут жить! Кто тут живет?

Оказывается, живут наши колхозники, волей-неволей используя оставшийся жилой фонд прежних мелких хозяйчиков, селившихся на расстоянии нескольких километров друг от друга. Очередная задача республики - и задача огромной важности - свезти эти одинокие дома в наши обычные деревни. Колхозники, расселенные так далеко друг от друга, очень страдают от этих просторов, мало утешаясь их красотой. Страдает и учительница в таком же одиноком и отдаленном здании школы. Наши советские крестьяне привыкли к общественному быту, необходимому для полноты личного быта, к избе-читальне, к клубу, где можно посмотреть кино и пьесу, послушать лектора, к столовой, к яслям, к детскому саду, ко встречам друг с другом, ко всему тому, что приближает жизнь деревни к жизни города, сглаживает различие между ними. И колхозники западных районов Карело-Финской республики говорят на собраниях: "Надо свозить хутора. Мы люди советские, не привыкли жить в берлогах. Мы в деревню хотим, на люди". Я не придумала слово "берлога". Именно так и назвали здешние колхозники старую мелкособственническую хуторскую усадьбу со всеми ее "удобствами".

Из бесед со встретившимися людьми, из заездов на маслобойные заводы, на животноводческие фермы, из посещения большого здешнего совхоза вынесли мы впечатления, совершенно заслонившие для нас красоту природы. Огромны трудности, с которыми приходится здесь справляться республике. Тут и сложный процесс жилищного строительства колхозов, когда и людей, и механизмов, и стройматериалов, и, главное, времени не хватает; тут и особые трудности молочного хозяйства, долгий и длительный процесс акклиматизации голландской породы в здешних условиях, для голландки новых и непривычных; тут и недостаток в кадрах, главная местная беда. Но попробуйте поговорить об этих тяжелых условиях с местными большевиками, и вы ярко, быть может, с исключительной яркостью, вспомните об особенном характере наших трудностей.

Казалось бы, если так трудно акклиматизировать новую породу скота и добиться ее обычно высокого удоя, то не лучше ли вернуться к старой местной мелкой породе карельских коров, неприхотливых и приспособленных к северу? Но руководитель района ответит вам: "Нет, возвращаться назад мы не будем, это было бы неверно. Мы создадим здесь великолепное молочное хозяйство, и голландки отлично тут приживутся, ведь луга-то у нас какие, трава какая, лучшей на свете нет! Поработать надо для этого, и мы поработаем".

...Назад, в Петрозаводск, мы возвращались уже по другой, северной дороге, мимо большого районного центра Ведлозеро.

Но нет, не мимо. Как в Олонце, так и здесь, в Ведлозеро, пережили мы с наибольшей силой животворное советское чувство счастья от видимых, осязаемых итогов большой работы, проделанной республикой за истекшие двадцать пять лет. Казалось бы, глуховатое место Ведлозеро - в стороне от железной дороги, почти на воде - так тесно надвинулось оно своими северными карельскими домами на светлые воды разлившегося здесь множеством рукавов извилистого озера. Но вместо ожидаемой глухомани - оживленный и культурный центр с веселой молодежью, с хорошими стариками, патриотами родного селения, со школой-десятилеткой, где в составе преподавателей есть доценты, с большим зданием клуба, где каждый вечер местные жители могут видеть кино и где очень неплохая библиотека-читальня. Мы зашли в нее, застав в читальном зале девушек, углубившихся в газеты.

На полках около девяти тысяч книг. Только что вышел в Киеве красивый том "Избранного" поэта Павло Тычины. Как сердечно обрадовался бы замечательный украинский поэт, если б увидел свой том в руках белокурой серьезной карелки в далеком северном селе, где заря с зарею сходится над серебристыми туманами озера...

Отрадно знать, что двадцать пять лет партийной и советской работы, душевного труда и напряжения, светлой мысли нашей партии, двигающей родину вперед и вперед, ко вселенскому счастью коммунизма, что неустанный труд этот, которому в республике только что подвели итог, так наглядно виден в повседневном быту маленького районного центра!

Петрозаводск, июнь 1948 г.  


Сайт Vedlozero.ru использует cookies, которые сохраняются на Вашем компьютере. Нажимая СОГЛАСЕН, Вы подтверждаете то, что Вы проинформированы об использовании cookies на нашем сайте.
Согласен