Газета «Vieljärven ikkunat»

Немало лет прошло с тех пор, как закончилась Великая Отечественная война, но мы, дети войны, никогда не забудем то страшное время. Наша жизнь круто изменилась, не успев толком начаться.
Когда пришла война, мне было всего четыре года. Жили мы тогда в Калевальском районе, приграничном с Финляндией. Правительство приняло решение эвакуировать людей в дальние от театра войны местности, население нашего района — в Архангельскую область и за Урал.
Я до сих пор помню, как отец приехал на грузовике отправить нас в Кемь, а оттуда на баржах по Онежскому озеру в Архангельскую область. Путь был неблизкий. Посадив нас в машину, отец наказал маме, чтоб берегла детей и сохранила всем жизнь…
Нас у мамы было четверо: на руках совсем маленький, двухмесячный,  Рудольф, старшая дочь Вера (у нее тогда была сломана нога) и мы с Армасом — двое более менее здоровых детей 4 и 6 лет. А еще старая, больная бабушка — мать отца.
…На вокзале в Кеми уже были люди из нашего района. Все ждали поезд на Петрозаводск. Стоял шум, гам, плач маленьких детей, звон котелков, женщины и дети постарше бегали в поисках воды.
Наконец подошел поезд, и нас разместили по вагонам-теплушкам. В них были установлены железные печи, которые топились углем. Доехав до Петрозаводска, мы пошли пешком до берега Онеги. Там сели на баржи и поехали. Я на всю жизнь запомнила звук немецких самолетов, которые совершали налеты и сбрасывали на баржи бомбы. Было очень страшно. Одна бомба взорвалась около нашей баржи, и мы чудом остались живы, лишь один человек погиб. Матросы в тельняшках и бескозырках раскачали и сбросили убитого в озеро. Мы ревели, но понимали, что другого выхода не было…    
Первое время мы жили в деревне Прилуки. Мама работала в колхозе. Помню только, что был жуткий голод. Братик без материнского молока худел и все время плакал. Вскоре умерла бабушка…
Затем нас перевели в город Онегу и разместили жить в деревенской бане. В ней стояла русская печь. Она служила нам и кормилицей, и доктором, и спасительницей в лютые морозы. Мы с Армасом и сестрой спали на ней, а мама с Рудиком — на узкой железной кровати. Так и жили все три года.
Холод и голод пронизывал наши детские души. С соседскими детьми из Калевалы мы стали ходить просить милостыню. Поверьте, это было очень тяжело и неприятно, но что нам еще оставалось делать? Я быстро научилась говорить по-русски и общаться с местным населением. Из жалости к нам русские женщины давали когда картошку, когда кусочек хлеба. Всё, что я приносила домой, было для больного брата, который страдал рахитом. Мы же с братом Армасом были вечно голодные, исхудавшие, замерзшие. Дневная норма хлеба нам, детям, составляла 120 грамм. Вот и рассудите, как было нелегко в годы войны всем, а особенно детям.
Я очень благодарна правительству Карелии, которое организовало возвращение эвакуированных на родину после освобождения нашего края в июне 1944 года. Везли нас по железной дороге в вагонах-теплушках, на остановках мыли в бане, “прожаривали” белье в печах, так как было много вшей. Нас, детей, особенно берегли, стригли волосы, мыли с мылом, чтобы мы доехали до дома здоровыми. Помню, на одной станции выдали на семью баночку американской тушенки. А на родине нас встречало руководство района, грянул оркестр пограничного гарнизона. Все плакали от радости, что наконец-то дома и нет войны…
Еще несколько лет после окончания войны мы жили очень бедно, и только в 1947 году, когда Сталин отменил продуктовые карточки, мы смогли наконец-то насытиться хлебом. Это было счастье.