13 июля 1941 года к Колатсельге подошел Ведлозеркий истребительный батальон. Что он собой представлял? Если верить автору книги "Во имя победы" Г. Н. Куприянову - это было внушительное боеспособное соединение. Между тем, его численность составляла сто шестьдесят человек, причем, больше половины из них никогда не держали в руках винтовки.
Вооружены они были как раз винтовками - образца 1891/1930 года. По замыслу организаторов обороны республики эти несчастные должны были задержать продвижение двух финских полноценных дивизий с танками, артиллерией, при поддержке авиации. Личным оружием вражеской пехоты были автоматы "Suomi". Для ведения боевых действий в лесу финны специально создали два егерских полка. Егеря быстро передвигались на лыжах, хорошо ориентировались среди лесов и болот, умело преследовали противника, а сами, в случае погони, внезапно исчезали, словно их и не было: сказывалось давнее умение маскироваться. Ведь эти полки набирались, в основном, из финских крестьян, выросших, как и мы, рядом с лесом. Многие из них были охотниками, метко стреляли. Их и обучать не требовалось, только теперь вместо дичи мишенью стал русский солдат. Много их было истреблено снайперскими выстрелами.
Пятнадцатого июля несколько крупных финских групп, минуя Колатсельгу, просочились через Корбисельгу, Пульчейлу, Рококоски по направлению к Кинелахте, Варловлесу и Тигвере. Таким образом, эти деревни оказались у противника в мешке. Дорога в глубь России была перекрыта.
Это нам и подтвердили жители Варловлеса, когда мы въехали на телегах в их деревню: надо было как-то обсушиться, поесть горячего, отдохнуть, переночевать перед тем, как снова отправиться в дорогу. Весть о том, что кругом враг и деваться некуда, ударила, как обухом по голове. Кто подскажет, что предпринимать дальше? За десять лет колхозного строя кинелахтинцы без указки председателя колхоза и сев начинать не смели, любой пустяк на правлении обсасывался да в протоколы заносился. Председатель же, в свою очередь, брал под козырек перед представителем райкома, - и так - до самого верха.
На этот раз решать пришлось все самим - председатели колхоза и сельского совета драпанули от своей паствы, как только телеги переправились на пароме через Синемуксу, пообещав, что похлопочут о нашем размещении в Варловлесе и там нас встретят. Но не встретили, да, наверное, и к лучшему! Не обидел Бог кинелахтинцев светлыми головами. Распрягли и накормили лошадей, подоили коров, поужинали и улеглись спать под открытым небом - детишки в телегах, заботливо укутанные матерями, взрослые - на траве, подстелив хвою. Ночи тогда стояли теплые и, к счастью, не было дождя. Утром к нам с Мишей подошла колхозная доярка Маша Карпова: - "Вы уже, ребятки, смените Пекку, - всю ночь стадо сторожил, слава Богу, выручил! Без Соткина, как без рук!" Колхозный пастух Соткин, мучавшийся плевритом, перед отъездом попал под проливной дождь и затемпературил. Разметавшись от жара в постели, потный и пьяный после принятой для исцеления чекушки, он так и остался в Кинелахте, не поддавшись уговорам своей сожительницы, доярки Екатерины - один черт, от чего помирать!
- Ребятки, это ненадолго, - продолжала уговаривать пас Маша. - Скоро хозяйки коров разберут.
Привыкшие обмозговывать все сообща, мужики вновь потянулись друг к другу. Засмолив самокрутки, собрались к кружок почти все прежние участники кинелахтинских посиделок: прошедший огонь, воду и медные трубы Тимофей Егоров, несколько взрослых мужиков, мой отец, секретарша сельсовета колхозная активистка Лизка. Дожидались Пекку Ивановича. Передав под опеку нам с Мишей спокойно жующих коров, он вложил мне в ладонь гладкую рукоять кнута и поднялся к мужикам в гору. Тут же подошла и Маша.
- Вот что, мужики! - начала она. - Коров мы сейчас подоили, каждая хозяйка уже прикинула, кого себе возьмет. Короче, стадо распределяем по семьям, иначе мы с мим простимся. Как всегда, вперед других выпалила Лизка: "Да вы что? Потом колхозных коров у них силой не выцарапаешь! А телки? Присвоят - и все!"
А чего бояться, что присвоят, - спокойно рассудил Пекка Иванович. - На колхозной ферме кто вкалывал? Эти же доярки!
- Да к их рукам коровы и привыкли, - добавили мужики.
- Мне-то что, - зло зыркала глазами Лизка, - только на ферму вы их сами потом по дворам собирать будете.
- В общем, решено! - заключила Маша. - Сейчас скажу женщинам, чтобы в обед каждая свою корову и доила, телок потом пусть тоже разбирают.
- Вот только, - запнулась Маша, - кто их пасти будет? Может, ты, Пекка Иванович, возьмешься? Вместо Соткина?
- Ладно, - буркнул Пекка, - заседать тут некогда. Не на колхозном собрании.
- А чего мы тут вообще застряли? - поднял Тимофей Егоров главный вопрос. Он у всех был на языке. - Чего тут сидеть? Финны что сюда придут, что в Кинелахту, так уж лучше, наверное, в своих избах жить, чем у чужих Христа ради ошибаться? С ним никто не спорил. Молчала и Лиза. У всех душа болела о родном доме, как он там? Может быть, уже врагом занят? Да и цел ли, до сих пор в ушах вой снарядов стоит и грохот взрывов. Мой отец молчал, прислушиваясь к остальным. Он вообще не любил лишних слов и вмешивался лишь тогда, когда без его участия что-нибудь могло осложниться. Сельчане знали, - если Иллю молчит, значит все идет своим нормальным чередом.
Слава Богу, нам с Мишей не пришлось гнать стадо обратно. Его не стало в один миг; мы не успели оглянуться, как возле каждой коровы сидела на корточках ее новая хозяйка, и струйки молока звонко ударяли в стенки подойника. Накормив лошадей и дав им выгуляться, подоив на ночь коров, кинелахтинцы решили ранним утром сниматься в обратную дорогу.
Преодолев тот же путь, обоз остановился на высоком берегу Синемуксы. На другой стороне была Кинелахта, но теперь она - под пятой врага, чужая. Только Синемукса да лес родной - до смерти своими останутся! Никто из деревенских не стал спускаться к парому. Не сговариваясь, решили обосноваться в лесу, недалеко от озера. Каждый выбрал себе по душе место для шалаша - нового дома изгнанников. Шалаши делали вместительные, на земле - охапки хвои для постели. Стены и крышу накрыли широкими лентами осиновой коры, внахлест, как черепицей; сверху замаскировали ветками - от самолетов. Коров пасли невдалеке, травы им хватало. Одолевали комары, овода. Тосковали по бане, ну какой же это карел без бани? Через две недели подошли к концу запасы муки и картошки. Что-то надо было предпринимать. Решили послать в Кинелахту разведку - кто там сейчас, нельзя ли к картофельным ямам пробраться? Без обсуждения выбрали кандидатуру Тимофея Егорова, среди односельчан он слыл живой легендой. Хоть он был стар, но сил у него хватало, а главное - опыта. К тому же, знал немецкий язык не хуже русского. Два года воевал Тимофей против германского кайзера, пока, раненый, не очутился в немецком плену. После того, как рана затянулась, его взял к себе в работники зажиточный немецкий бюргер. Там, невдалеке от Дрездена, он и батрачил, а как представилась возможность - сбежал. Кое-какая одежонка на нем была, а вот обувки - нихт! (не было). Так босиком и протопал через всю Европу до Кинелахты шесть тысяч километров. На это ушло полгода; видать, шагал солдат споро, если учитывать, что время от времени надо было где-то подрабатывать, чтобы добыть денег на пропитание. Босые ноги привыкли и к дождю, и к холоду, и к раскисшему суглинку, и к осколкам стекол. Когда он пришел в деревню, его собственные подошвы были тверже, чем у кирзачей. Три года потом вытаскивал из них стекла.
Взяв с собой двух крепких парней, Егоров переправился на пароме через Синемуксу. Оставив парней на опушке леса, в деревню Тимофей вошел один. Никого. Оглядываясь, направился к избе Соткина, оклемался ли пастух? Тот его встретил радостно, обнял, достал из печки еще теплый чугунок с картошкой. Костя Соткин осунулся до неузнаваемости, сквозь заросшую щетину проступала нездоровая бледность щек.
- Ничего, - смеялся он, - вернутся все, и я поправлюсь! От Соткина Тимофей узнал, что в деревне немцы. Здесь они случайно, заблудились по пути в Олонец. (Там, до лета 1943 года будет стоять немецкая пехотная дивизия. У Маннергейма с Гитлером была договоренность - не трогать местное население. Это условие немцы часто нарушали. (Прим. автора). Финских солдат, продолжал Соткин, в деревне нет, они расположились под Кинелахтинской горой на мысу. Возвращаясь назад, стараясь не попадаться на глаза немцам, Тимофей приметил, что в деревне живет еще несколько семей.
Когда кинелахтинцы услышали, что финны не измываются над деревенскими и не бесчинствуют, они решились на возвращение домой, измаявшись временным своим бивуаком. Особенно доставалось женщинам: разводить костры под моросящим дождем, как-то готовить пищу, прикладывать мох к расчесанной, зудящей от комариных укусов детской кожице у них уже не хватало сил. Появились температурящие. Дома можно было разжечь печь, испечь и, истопить баню, помыть и согреть, наконец, ребятишек. Да и самим помыться и обстираться. Женщины ведь, молодухи! От лесной неустроенной жизни доставалось и молодым, и старым. Три дня проливных дождей решили дело: возвращаться! Впереди их ждала неизвестность.
