Вспоминает Г. Н. Куприянов
...В середине августа командующий фронтом К. А. Мерецков, Т. Ф. Штыков и я должны были поехать в Москву. Терентий Фомич сказал нам обоим, что он в принципе договорился с ЦК ВКП(б) о необходимости нашей поездки, но точное время, когда мы все трое должны прибыть в Молу, ему обещали сообщить дополнительно.
Нас всех троих должен был выслушать Сталин и решить вопрос, как поступить с нашей республикой и карелами.
Предложение Штыкова о ликвидации республики и высылке карел ему уже доложили.
Со дня на день мы ждали вызова в Москву. Я очень волновался и все время думал, доложат ли мою записку Сталину? Успеет ли он прочитать нашу записку и мое короткое письмо, отвергающее предложение Штыкова. От этого зависело многое. Штыкова, к сожалению, поддержал и Кирилл Афанасьевич Мерецков, а Сталин, как мне казалось тогда, не мог не считаться с его мнением.
Что будет говорить К. А. Мерецков на приеме у Сталина? Это волновало меня больше всего, ибо Штыкова можно было не принимать в расчет... Я надеялся при любых условиях положить его на обе лопатки. Но мне не удалось попасть к Сталину.
10 августа на участке 32 армии я был ранен. Меня положили в госпиталь. Врачи сказали, что придется лежать около месяца.
12 августа из ЦК ВКП(б) позвонили, чтобы 16 августа мы были в Москве.
Пока я лежал в госпитале, на фронте и в республике произошли два события или случая, вернее одно событие и один случай, которые, с моей точки зрения, не имели никакого прямого отношения к нашему спору со Штыковым о карелах, как тогда коротко этот спор называли. Но Штыков за волосы подтащил эти факты к спору о карелах...
Первое событие - это неудачный бой 176 дивизии, которой командовал финн по национальности Т. Томмола.
176 дивизия с боями наступала от станции Масельгская до государственной границы с Финляндией, наступала по бездорожью свыше 200 километров, преодолела за эти полтора месяца боев две сильно укрепленные полосы противника. За это время дивизия не получила пополнения. В боях она, конечно, несла потери и подошла к госгранице в районе Лонговаара - Виканиеми значительно ослабленной. Однако дивизия продолжала наступать и ее головной полк с дивизионом артиллерии перешел госграницу.
Финское командование воспользовалось тем, что войска 23 и 21 армии на Карельском перешейке и 7-я армия в районе Питкяранты - Лоймола приостановили наступление и не вели в это время активных действий. И поэтому перебросило в районе Виканиеми большие резервы. Финские войска перешли здесь в контрнаступление.
Полк упорно оборонялся, но потом ему было приказано (с согласия К. А. Мерецкова) отойти на свою территорию. Нажим финнов был настолько сильным и стремительным, что отступая полк не мог увести артиллерию. Две батареи захватил противник.
Мне ежедневно докладывали в госпитале оперативную сводку о положении войск фронта. И когда я прочел о положении 176-й дивизии, было, конечно, обидно, что пришлось отойти, но я не придал этому большого значения. По опыту других фронтов я знал (нам ежедневно передала ли из Ставки Верховного оперативную сводку о положении наших войск на всех фронтах), что отдельные полки, дивизии и даже армии иногда совершали отход и в дни общего наступления, так что отход на 10-12 км одного полка и потеря двух батарей не такое уж страшное дело в такой большой войне.
Кирилл Афанасьевич Мерецков также вначале не придавал этому факту большого значения, хотя, естественно, был недоволен, что пришлось отойти и потерять две батареи.
Так бы это дело и прошло. Ему бы не придали большого шачения и в генштабе, а в сводку Совинформбюро этот факт также не попал бы за малозначительностью. Но Штыков ухватился за это только потому, что дивизией командовал тов. Томмола - финн по национальности. Это было на руку Штыкову для подтверждения своей точки зрения о Карелах и финнах.
Он доложил все это Сталину по телефону, и как говорят, посадил Сталина на беса.
Как это при наступлении потерять артиллерию?
Вскоре после этого факта К. А. Мерецков и Штыков Поохали в Москву без меня. Они были на приеме у Сталина Докладывая о положении на фронте, они, конечно, не могли не коснуться потери артиллерии.
Сталин ехидно спросил К. А. Мерецкова: "А кто у вас командует этой 176-й дивизией? Томмола? Кто он по национальности? Финн?
Сталин стукнул кулаком по столу. "Почему вы допустили финна воевать против финнов?"...
Кирилл Афанасьевич, оправдываясь перед Сталиным, заявил, что мы со Штыковым давно хотели снять этого Томмола с командования дивизией, но нам мешал Куприянов. Он даже метит Томмола в наркомы обороны своей республики.
При этих разговорах присутствовал Г. М. Маленков, и Сталин, обращаясь к нему, сказал: "Как только Куприянов выйдет из госпиталя, вызовите его в Москву и потребуйте объяснения по поводу генерала Томмола". Про эту часть разговора мне потом рассказывал Маленков, когда выполняя указание Сталина, вызвал меня для объяснения.
После доклада о положении на фронте перешли к обсуждению предложения Штыкова о карелах. Сталин сказал, что он прочитал предложение Штыкова и записку Куприянова, что дело это серьезное, что записка Куприянова довольно убедительная, хотя Куприянов за годы работы в Карелии стал карелом больше, чем сами карелы, но без него не надо рассматривать этого вопроса. Обождите его и разберите вопрос на секретариате ЦК ВКП(б).
Таким образом у Сталина не состоялось обсуждение вопроса о карелах. Томмола был снят с должности командира дивизии и отозван в Москву. С тех пор я его не видел...
Второй случай, который произошел во время, пока я лежал в госпитале: возникло дело П. Шубина.
Поэт Шубин был приглашен Штыковым на Карельский фронт, очевидно, для того, чтобы воспеть то, что желал Терентий Фомич. Шубин приехал, жил в Олонце. Ездил по войскам и пьянствовал. Я никогда не знал Шубина и ничего не читал из его стихов. Штыков много раз говорил, что это очень одаренный поэт...
Числа 12-13 августа ко мне в госпиталь приехал прокурор фронта полковник юстиции Стариковский и попросил санкцию на арест майора административной службы П. Шубина за попытку изнасиловать девушку. Я дал санкцию на арест Шубина и предание его суду военного трибунала. Дело Шубина рассматривал Председатель военного трибунала фронта подполковник юстиции А. М. Харитонов.
Вот что писал мне позже в личном письме А. М. Харитонов. "Поэт начал очень корректно (это после первого знакомства с девушкой), что он восславит ее в стихах, если она отдастся ему... Когда она отказалась от такой славы, то он силой повалил ее на кровать. Она с ожесточением сопротивлялась. Тогда поэт, воспевавший в стихах освобождение карельского народа от финских захватчиков, ударил ее рукояткой револьвера. Она - эта освобожденная карелка - раненная, истекала кровью. На ее дикий крик прибежали военные и гражданские люди, и они застали ужасную сцену..."
Шубину дали 8 лет заключения с отбытием наказания после войны. Но Штыков не хотел даже судить и требовал от меня, чтобы я отменил санкцию о предании Шубина суду военного трибунала. Затем он хотел замять дело в трибунале, а когда это не удалось, то отправил Шубина на Север в 19 армию в штрафную роту, где Шубин продолжал пьянствовать.
Вскоре Штыков снова приблизил Шубина к себе. И Шубин фактически не отбывал никакого наказания, только лишен был звания майора.
Пишу об этом факте только потому, что Т. Ф. Штыков, а затем А. А. Жданов самым серьезным образом обвинили меня в том, что я "погубил русского поэта из-за какой-то карельской девки".
В своем стремлении опорочить карельский народ Штыков не стеснялся ни в чем. Он не дал себе труда подумать над тем, что ссылка всех карел в Сибирь искалечит сотни тысяч человеческих жизней, но зато потратил много времени и энергии, чтобы обойти советский закон и спасти и от наказания бандита и насильника.
Мне было морально очень тяжело лежать в госпитале, Хотя знал все практические дела, над которыми работала в дни партийная организация республики. Но в связи с постановкой вопроса о том, быть или не быть республике обстановка была накаленной. Я знал и чувствовал, что мне скорее надо ехать в Москву, и нервничал. Эта нервозность еще более усилилась, потому что помощники Маленкова ежедневно звонили Н. Н. Сорокину и спрашивали моем здоровье и неизменно напоминали, чтобы я сразу же ехал в Москву, как только разрешат врачи... Пришлось использовать свою власть и против врачей...
Приехали в Москву. Рана моя не зажила, а потому врачи не разрешили снять повязку. Прежде чем идти в секретариат, зашел к Управделами ЦК ВКП(б) В. Д. Крупину. Он, увидев меня в повязке, заявил: "Никто из секретарей ЦК ВКП(б) вас в таком виде не примет". И сразу же позвонил Г. М. Маленкову. Они что-то долго говорили, упоминали Сталина. В. Д. Крупин, повесив трубку, объяснил что я должен немедленно поехать в Кремлевскую больницу.
Делать нечего. Пришлось подчиниться. Это не Карелия - здесь никому не прикажешь.
В Кремлевской больнице меня продержали три дня. Лечили ни очень активно. Наконец, разрешили снять повязку. В тот же день я попытался попасть на прием к А. А. Жданову.
Когда я пришел в его приемную, мне сказали, что у Климова сидит Штыков, что он пробудет у него долго. «Очевидно, Жданов вас принять не сможет до начала заседания секретариата, а заседание секретариата в 3 часа дня в кабинете Г. М. Маленкова. Будут обсуждать ваш вопрос".
Я зашел к Маленкову и попросил через Суханова, чтобы он принял меня до заседания. Маленков принял меня. Он рассказал, как обсуждался вопрос о нашей республике у Сталина.
Маленков также сказал мне, что Сталин прочитал мою записку.
Для меня это было хорошим признаком. Я знал, что если Сталин не поддержал предложение Штыкова, то оно не пройдет и на секретариате, как бы не были плохо настроены против карел А. А: Жданов и А. С. Щербаков. Затем Маленков потребовал от меня объяснения по поводу генерала Томмола для доклада Сталину.
Мое объяснение ему не понравилось. Он сказал, что мне надо было подумать и понять свою ошибку, допущенную при назначении Томмола командиром дивизии, что Сталин глубоко разъяснил, почему финна нельзя назначать командиром дивизии, которая ведет бои с финскими войсками.
Я сказал Маленкову: "Томмола был участником похода Антикайнена в 1922 году, когда отряд финнов громил штабы финских войск, вторгшихся в Карелию. Это было при Ленине. Почему тогда Томмола и финнам доверяли драться с финскими войсками..."
"Тов. Сталин приказал снять Томмола с командования дивизией. Вам известно, что приказы Верховного Главнокомандующего не обсуждаются. Я доложу тов. Сталину, что Куприянов с его приказом не согласен".
На этом разговор о Томмола закончился. Маленков потом раскритиковал мою записку, заявив, что я захлебываясь хвалю в ней карел, финнов и вепсов, как будто среди них нет плохих, все хорошие...
Ровно в 3 часа дня пришли А. А. Жданов, А. С. Щербаков - секретари ЦК ВКП(б) и зав. орготделом Шемберг. С ними вместе пришел и Т. Ф. Штыков. Они поздоровались со мной, и А. А. Жданов, обращаясь к А. С. Щербакову, спросил его с иронией, показав на меня: "Александр Сергеевич, вы прочитали сочинение генерала Куприянова о карелах?".
Щербаков ответил: "Нет, не читал!" Жданов передал мою записку Щербакову и не без иронии заметил: "Куприянов направил эту записку во все политотделы войск Карельского фронта в качестве своих тезисов по карельскому вопросу. Знаете ли вы об этом, товарищ Начальник Главного Политического Управления?"
Щербаков обратился ко мне с вопросом: "Почему вы мне не послали эту записку?".
"Я послал вам ее в один и тот же день и час, когда послал Сталину, Жданову, Маленкову", - ответил я.
"Лжете!" - крикнул Щербаков... "У меня в аппарате не пропадает никогда ни одна бумажка".
Тут же взял телефон и позвонил. Очень зло спросил кого-то: "К нам поступила записка Куприянова о карелах?
Что? Поступила? Когда? Почему мне не доложили?" И начал отчитывать своих помощников.
Щербаков также отметил, что о поведении карел знает по информации Штыкова. И что он вчера отдал приказ отозвать со всех фронтов политработников карельской и финской национальностей и держать их в резерве Главного Политического Управления...
Затем все вошли в кабинет Маленкова. Началось заседание секретариата. Вел заседание Г. М. Маленков.
Первое слово получил Штыков, как инициатор постановки данного вопроса. Он говорил долго, приводил цитаты из сочинения Сталина... Потом перешел к фактам, которые были ему известны в отношении отдельных карел. Тут опять фигурировала колхозница из села Мегрега, которая не дала молока нашим гвардейцам генерала Томмола, и карельская девушка, которую пытался изнасиловать поэт Шубин. Потом пошли общие, ничем не подкрепленные фразы: "карелы вели себя предательски..."
Штыкова никто не перебивал.
Маленков задал Штыкову несколько вопросов и попросил объяснить, к чему он так пространно муссирует факт с осуждением поэта Шубина и снятие с командования дивизией генерала Томмола.
Штыков как-то путано ответил на реплику Маленков, заявив, что Куприянов будто все берет под защиту, что бы ни сделали карелы...
Мне было задано несколько вопросов. В частности, Л. А. Жданов спросил: на каком основании я распорядился выдавать в сельской местности республики всему населению по 600 граммов хлеба, когда в городах получают по 400 граммов, а в сельской местности вообще не выдается хлеб нигде.
Затем А. С. Щербаков сделал мне замечание, что я не должен был посылать записку об участии народа Карело-Финской ССР в Великой Отечественной войне, в политотделы войск фронта без его санкции. Затем обрушился на корреспондента "Правды" М. Шур, который послал в редакцию подробную записку и в ней в очень резкой форме и, с моей точки зрения, очень правильно, критиковал позицию Штыкова и Калашникова в национальном вопросе, заявив, что они скатились на позиции черносотенцев...
После вопросов, на которые я ответил, высказались Г. М. Маленков, А. А. Жданов и А. С. Щербаков. Они, очевидно, знали точку зрения Сталина по данному вопросу.
Маленков имел со Сталиным продолжительную беседу, о которой рассказал мне до начала заседания секретариата. Он снова упрекнул меня в том, что в записке указаны только положительные факты, что я, захлебываясь, расхваливаю карельский народ и не замечаю недостатков. Это очень опасно.
Маленков в заключение сказал, что он имел продолжительную беседу со Сталиным по данному вопросу, и Сталин возражает против применения к карелам тех же мер, какие приняты к калмыкам, крымским татарам, кабардинцам...
На этом закончилось обсуждение. Проект решения мной был написан на другой день. Его подписали все секретари ЦК ВКП(б): А. А. Жданов, Г. М. Маленков, А. С. Щербаков.
Вопрос о карелах был решен.
Мы пообедали вместе со Штыковым, и за обедом он сказал, что ему поручено подготовить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о выселении за пределы Ленинградской области финнов-ингерманландцев.
Оказывается, постановка этого вопроса о массовых репрессиях карел и финнов в Ленинградском обкоме вынашивалась давно, задолго до приезда Штыкова на Карельский фронт. Не хватало фактов. И прежде, чем поставить этот вопрос перед Сталиным, Штыков должен был подкрепить свои доводы яркими фактами, которые он надеялся найти, приехав на территорию Карелии. Вопрос о высылке карел оказывается ставился в прямую зависимость от высылки финнов-ингерманландцев.
Сам Штыков и его ближайшие помощники говорили не стесняясь, что "один черт, что карелы, что финны-ингерманландцы. Те и другие политически неблагонадежны".
