Хотелось бы надеяться, что я не обижу никого и не оскорблю ничьих нежных чувств, если скажу, что многие из нас – выпускников Ведлозерской школы, выпорхнувших из родительского гнезда, оперившихся впоследствии и построивших свои гнёзда, слегка подзабывают о том единственно правильном уголке своего подсознания, в котором начали ощущать себя личностями и людьми, способными нести ответственность за свои поступки. Под уголком подсознания я подразумеваю такие понятия, как малая родина и родная школа, друзья и учителя, улица и родители.
Конечно, имеются индивидуумы, которые поют карельскими губами гимны Америки, Финляндии, Швеции и т.д., но, будучи знакомым с некоторыми из них, – я их не знаю! Я их не понимаю! И с каждым из них готов вести диалог, но они (эти люди) не хотят вести никаких диалогов со мной. За это я их презираю и как земляков признавать никогда не буду. Но…сегодня не о них разговор.
Мы, «Иваны, помнящие родство», всегда хотим быть со своей Родиной на расстоянии вытянутой руки. Надежда, что рано или поздно мы можем оказаться ей полезны, и вера, что всё лучшее ещё впереди, не оставляет места унынию и меланхолии. С уверенностью могу сказать только то, что на замену уезжающим в поисках «Синей птицы» северянам тут же приезжают ушлые кавказцы и дружные азиаты, которые вместе со своим уставом привносят в нашу жизнь свои традиции, порядки, обычаи, а свою религию считают единственно правильной. И подобное происходит по всей России. Страшно становится от одной только мысли, что именно наше современное поколение – молодое и здоровое, – готово всё продать (или просто отдать!), несмотря на то, что живы ещё фронтовики, и горит Вечный огонь в центре столицы. Лапы уже подняты вверх, и белый флаг капитулянта гордо реет в руках. Быть таким, уметь «откосить», «свинтить», «срубить», с одинаковой страстью любить и мальчиков и девочек стало модным настолько, что вопросы подобного толка рассматриваются уже на государственном и международном уровне, наиболее продвинутые извращенцы уже лезут в политику, а думать по-прежнему, т.е. предполагать, что дети рождаются от любви мужчины и женщины, что мальчики потому и рождаются мальчиками, чтобы защитить в случае необходимости своих девочек, – становится чуть ли не пошлостью. Однако, не о них сегодня мой рассказ, да и нет никакого желания рассуждать о социальных патологиях.
В начале 2013 года Н.А. Брынза, знакомая с детства как Наташа Артемьева, позвонила мне и пригласила на классный час в Ведлозерскую среднюю школу. Сказала, что в рамках программы «Наши выпускники – офицеры», приуроченной, как я понимаю, к 23 февраля, неплохо было бы поговорить с её классом, руководителем которого она является. Моё согласие представлялось ей единственно правильным ответом, и все попытки уклониться, которые я, к своему стыду, предпринимал, ни к чему не привели. А через некоторое время встреча с классом переросла до встречи со старшими классами, потом со школой, а в итоге до встречи со всеми желающими. Не буду скрывать, я был приятно удивлён, когда увидел в актовом зале школы столько людей, сколько зал мог вместить и даже больше, поскольку были слушатели «без места».
Скажу сразу, что встреча и подготовка к ней меня даже несколько озадачили. Было реальное ощущение, что меня с кем-то перепутали, и что внимание к скромной моей персоне, мягко говоря, несколько преувеличено, но когда в зале появилось малюсенькое и щупленькое тельце моей мамы – Стафеевой Лидии Фёдоровны, я понял, что всё всерьёз, и что я не сплю. Моя мама, можно сказать, никогда не видела меня в военной форме, и только благодаря этой встрече она разглядела в этом взрослом дядьке своего маленького разбойника Андрея, каким я был, да и по сей день остаюсь для неё. Дети пели песни, на экране мелькали фотографии из прошлого, а у меня создалось полнейшее ощущение, что я присутствую на съёмках в духе программы «От всей души» Валентины Леонтьевой.
Мне очень хочется поблагодарить за то удовольствие и счастье – присутствовать, быть гостем и персонажем встречи с моими односельчанами, братьями и сёстрами по школе, единомышленниками и земляками – Наталью Александровну Брынза и всех детей, которые ей в осуществлении её замысла помогали. Спасибо Вам! Я благодарен Вам! Вы – не такие, как все! Вы – лучшие!
Встреча мне очень понравилась, и я буду недалёк от истины, если скажу, что до сих пор нахожусь под впечатлением. Мне очень запомнились светлые и пытливые глаза детей. Они были совершенно не равнодушными, и вопросы их были интересными, хотя и прогнозируемыми. Их глаза, как и мои когда-то, горели! Они жили! Я горд, что из нашей школы столько замечательных детей, не «испачканных», чистейших, пытливых выпускается. Хорошо образованных и морально готовых. Творческих, талантливых. К сожалению, за пределами школы их часто встречает серая обыденность и, погрузившись в неё, многие забывают, что дальше-то карабкаться надо самому! Школа не учит, как жить в этом многоликом мире и как противопоставлять себя чиновничеству и коррупции, хамству и хулиганству. Для меня эти слова всегда стоят рядом. Школа всегда учила и учит только добру и справедливости.
На встрече я вспоминал своих учителей. И сейчас хочу вспомнить. И да простят меня те, кого я не упомяну! Если продолжать этот список по жизни, он будет бесконечен, потому что учителя для меня присутствуют и в сегодняшней жизни. Как из прошлого, так и из настоящего.
Моей первой, любимой и самой-самой во всех смыслах была и навсегда останется Мухорова Мария Семёновна. Мне она казалась самой красивой, с самыми тёплыми глазами, с самым отменным чувством юмора, с самой суровой и карающей справедливостью, никогда не заискивающей перед учениками, и в то же время такой домашней и обеспокоенной о каждом из нас, что я до сих пор готов говорить ей свои слова восхищения и гладить её по головке, покрытой сединами. К сожалению, Марии Семёновны уже несколько лет нет с нами, а следом за нею ушёл и её верный мушкетёр Пётр Фёдорович Мухоров, – человек для некоторых суровый, для некоторых – справедливейший. Я – из вторых, и хотя занятий с Петром Фёдоровичем у моего класса было не так много, как с Марией Семёновной, запомнился он нам не меньше, т.к. не давал спуска разгильдяйству и требовал всегда по-мужски. Я буду всегда помнить о них, первых моих учителях.
С 1977 года я продолжил учёбу в Ведлозерской средней школе. Столько новых лиц, столько новых одноклассников! Столько новых учителей, столько новых впечатлений! Я в восхищении был, есть и буду от педагогических способностей моих учителей: Коваленко Таисии Егоровны, Дьячковой Марии Михайловны, Леонтьевой (Калининой) Нины Ивановны, Вертти Марты Алексеевны, Сумкиной Нины Михайловны, Евдокимовой Сусанны Никифоровны, супругов Логуновых, Яковлевой Елены Михайловны, дорогих моему сердцу супругов Хончевых Надежды Сергеевны и Валерия Вячеславовича. Сочетая требовательность и профессионализм, они смогли дать более чем достаточный для самоопределения диапазон знаний каждому из нас, и, при желании, любой мог ставить перед собой вполне достижимые цели. С Эриком Алексеевичем Тимофеевым меня связывали ещё и тёплые дружеские отношения, а Ивана Николаевича Трифонова я почитал и уважал как родного отца. Прошло 35 лет, а я по-прежнему вас люблю и уважаю, мои Учителя, и пусть некоторых из Вас уже нет с нами, я могу с уверенностью сказать: «Вы всегда в наших сердцах!».
А ещё я очень люблю свою маму, которая тоже была моей учительницей (и по жизни, и в школе). Она появлялась на наших уроках пения, и в эти минуты я всегда ею гордился, а от гордости выпячивал свою худенькую (на то время!) грудку. Мне казалось, что моя мама поёт лучше всех, и что все завидуют мне, что у меня такая красивая и талантливая мама.
Прошли годы, а мама моя такая же певунья и красавица. Немножко другой тембр и серебра в волосах и голосе стало больше, но исполнение от души и искренность – те же. И горжусь я ею так же. А люблю больше.
Встреча в нашей школе, состоявшаяся 7 февраля 2013 года, многое разбудила в моей памяти. И это происходило не только на стадии подготовки к встрече. Большинство воспоминаний, наоборот, возникло после неё. Накануне я, конечно, мысленно предполагал вопросы, которые мне могут задать, но они оказались несколько иными, не совсем такими, которые я ожидал услышать. Но те вопросы, которые не были заданы, а ответы на них мною всё-таки были продуманы, не оставляют меня в покое, и чувство недоделанной работы не покидает по сей день. И сегодня я всё-таки отвечу на тот вопрос, который вы, мои земляки, мне не задали: «Что произвело наибольшее впечатление во время прохождения службы?».
Собственно говоря, ради ответа на этот вопрос я и затеял написание статьи. Вот уже почти двадцать лет не даёт мне покоя одна мысль, и не могу я сказать «Честь имею!», пока не поставлена точка в истории с Андреем Владимировичем Мурзиным – моим сослуживцем и хорошим знакомым. Я не буду говорить, что мы были друзьями. Нас разделяли и возраст, и род войск, и привязанности. Мы, действительно, были просто хорошими знакомыми, на уровне: «Привет», «Как дела?» и «Увидимся!». Главное, что мысли наши не только были схожи, но и протекали параллельно. Я отмечал выправку и способности этого офицера, который, проходя службу в одном со мной гарнизоне, всегда был на виду и невольно привлекал к себе внимание.
Итак, события, о которых я хочу рассказать, происходили в начале 1995 года в городе Сортавала, где я проходил службу на тот момент. Времена для армии были не самые лучшие, надо сказать. Благодаря развалу СССР и пущенным на самотёк вопросам межнационального, этнического, экономического и политического характера, попустительству власти и при поддержке зарождающейся олигархии, возникли конфликтные, переросшие в боевые отношения с одной из республик Северного Кавказа. Хотя официально инцидент был только с Чечнёй, но обострено было всё, что касалось слова «Кавказ». Почему-то наиболее остро это понимали простые, в том числе живущие в Карелии, люди. Верхушка страны продолжала жить, ничего не предпринимая и не замечая ничего, как будто в стране продолжали благоденствовать мир и порядок, и как будто ежедневно не резали горло «неверным», которые ещё недавно были «братьями». Как человек военный я обладал информацией и из официальных СМИ, и от вернувшихся из зоны боевых действий сослуживцев. Догадайтесь, каким новостям я больше доверял? Учитывая, что «туда» уезжали почти каждую неделю, а возвращались «оттуда» только изредка, я (мы) понимал(и), что война эта – надолго, если не навсегда. Историю мы, благодаря М.М. Дьячковой и таким же грамотным преподавателям, как она, учили хорошо и прекрасно отдавали себе отчёт в том, что все, рано или поздно, окажемся вовлечёнными в этот конфликт, но, как люди военной профессии, больше помалкивали и думали, чем комментировали и высказывались. Была и ещё одна причина – мы сами не понимали, что и почему так происходит!
В конце 1994 года командиром бригады (а по совместительству начальником гарнизона) к нам был назначен полковник Л.. Человек энергичный и амбициозный, он одних заставил симпатизировать себе, других же настроил против себя категорически. Я отношу себя к первым, и нововведения, а их было немало, меня и радовали, и настраивали на позитивное отношение к завтрашнему дню. Что ни говорите, но командир и его авторитет в армии – это всегда №1!
Одним из нововведений полковника Л. было перенести время заступления на внутреннюю и караульную службу с вечернего на утреннее время. Связано это было с нехваткой профессиональных кадров, с тем, что оставить часть и объекты без охраны и должного сопровождения мы не могли, а людей, особенно лучших, к тому времени успели порядком подрастерять. Для того чтобы перед заступлением на очередное дежурство люди могли немного (хотя бы полдня) отдохнуть, были нашим комбригом внесены в распорядок дня изменения. Итак, развод и смена караулов и внутреннего наряда происходили утром, в 10 часов, на плацу части. Так бы продолжалось и впредь, особенно потому, что такой уклад устраивал всех, но…
20 февраля 1995 года к нам в часть привезли очередную группу солдат, от которых избавились в каком-то промежуточном пункте. В силу своей «беззубости» или подкупности на это оказались неспособны наши кадровики, и так появились у нас эти ребята – человек восемь молодых людей, выходцев с Северного Кавказа. Я наблюдал, как они прибыли – это что-то из ныне мелькающих на экране сериалов. Категория – «прибытие паханов на зону». Ребята, которым от 18 до 20 лет, разболтанные, как пружинный матрац, с чувством, что всё им дозволено, и что все им должны сегодня и по гроб жизни, зашли в казарму как к себе домой и сразу начали показывать, что именно они, а не кто-то другой, являются здесь хозяевами положения. Днём их привели, а через несколько минут они уже встретились со своими земляками, которые из разряда «слабоуправляемых» сразу перешли в разряд «неуправляемых вообще». Остаток дня для них перешёл в вечер воспоминаний.
В тот день я был дежурным по бригаде. Как человек и как офицер я сразу почувствовал изменившееся не в лучшую сторону настроение коллектива.
Вечером 20 февраля я проводил ужин. Те, кто служил в армии, представляют, как выглядит со стороны это мероприятие. Выходит в определённое время подразделение (рота, батарея, батальон, дивизион) и, построившись, следует под аккомпанемент песни или хотя бы считалочки («Раз, два, три..») до места нахождения столовой. Потом по команде сопровождающего заходят в столовую, кушают (употребляют пищу), по команде сопровождающего через определённое время встают, выходят наружу и следуют для дальнейших мероприятий кому куда угодно. Так должно происходить всегда.
Ужин 20 февраля отличался уже тем, что после его окончания «новички» продолжили мирно трапезничать, как ни в чём не бывало. Я подошёл к ним, предложил закончить приём пищи и выйти на построение, традиционно происходившее в это время на улице. Напоминаю, на дворе царствовал февраль месяц, и дожидались «уважаемых господ» такие же, но менее наглые по природе своей славяне. Сказать, что в ответ на это мне нагрубили, ничего не сказать! Меня (!) не заметили! В результате предпринятых мер батальон всё-таки ушёл из столовой в полном составе. Каким образом был достигнут результат – промолчу.
Утро 21 февраля было таким же, как и многие десятки и сотни тех утр, когда я дежурил по части. Личный состав, разбуженный в установленное время, готовился к свершению трудовых и ратных подвигов, а дежурная смена, к которой в этот злополучный день принадлежал и я, начала подготовку к заключительному этапу – смене.
В 9.30 в расположение МСБ, в котором находилось и помещение дежурного по бригаде, начальник заступающего в тот день караула привёл своих людей для того, чтобы в каптёрке (подсобно-складское помещение, находящееся в ведении интенданта подразделения) переодеть их в более тёплые вещи, подготовить другие какие-то вопросы. Сегодня я, конечно, понимаю, что лучше бы они не заходили обратно в расположение батальона, что лучше бы выставили охрану и прочее, но… В тот день всё происходило как обычно. Ничто не предвещало беды.
В 9.40 ко мне в дежурку заглянул инструктировавший караул и, собственно говоря, человек, который привёл караул в казарму переодеваться, – командир роты капитан Андрей Мурзин. Его попросили проинструктировать караул соседнего подразделения, что он и сделал добросовестнейшим образом. Надо сказать, что в армейской среде, где обстановка меняется не от случая к случаю, а постоянно, инструктаж чужого караула – почти в порядке вещей. Сам не раз инструктировал, и мои караулы тоже инструктировал, надо сказать, не только я.
Перекинувшись с ним парой-тройкой фраз о погоде, я углубился в свои, касающиеся предстоящей смены, дела, а Андрей пошёл вдоль расположения батальона в ту каптёрку, в которой к его приходу уже назрели события, и в которой должен был переодеваться в тёплое заступающий караул.
Когда замёрзшие на морозе после инструктажа караульные ввалились в каптёрку, то первым делом, конечно, они сложили в одну груду оружие (автоматы). Сложили, наверное, не очень аккуратно, да и охрану выставили не самую благонадёжную, просто из того, кто не курит. Но ведь они сделали всё так, как делали всегда, как их приучили делать. Остался охранять оружие рядовой Иванов (Петров, Сидоров). Остальные, как будто в последний раз, побежали получить удовольствие на лестницу и, тем самым, спасли себе жизни. В это время в каптёрку зашёл лишь только вчера прибывший солдат – уроженец Закавказья рядовой Т.. Я не знаю, что он там говорил охранявшему оружие солдату, мне достоверно известно лишь то, что старослужащий солдат, находившийся на посту, допустил незнакомого, буквально вчера прибывшего в часть солдата к боевому оружию и к боеприпасам. Без всяких проблем Т. выбрал приглянувшийся ему автомат, начал засовывать в карманы магазины с патронами, и в это время солдат, которому поручена была охрана оружия, вдруг почувствовал, что ему то ли хочется в туалет по большому, то ли срочно хочется научиться курить. Короче, он быстрее пули улетел в неизвестном направлении.
Андрей Мурзин к тому времени подходил к каптёрке. Увидев выбежавшего солдата с обделавшимися глазами, он решительно направился в комнату, где должен был переодеваться караул. Там его встретил неизвестный парень кавказской внешности в солдатской форме и с автоматом наперевес, направленным прямо ему в грудь. Сейчас практически невозможно объяснить, почему гвардеец капитан Мурзин совершенно не почувствовал желания курить и даже в туалет он не побежал. Он пошёл грудью на вооружённого (теперь мы понимаем, что именно это слово подходит к Т.) бандита. Требования положить оружие вызвали огонь из автомата, причём из тридцати пуль двадцать одну нашли в теле Андрея. Вдоволь настрелявшись по Мурзину, Т. отбросил пустой, ставший ненужным магазин, подсоединил новый и вышел из каптёрки.
Картина, которую он увидел, взбудоражила, наверное, в его воспалённом мозгу, кадры из боевика. Он браво расстрелял дверь кабинета зам. командира батальона, причём именно закрытая, но фанерная дверь не позволила ему видеть вылетающих в окно майора и его писаря с простреленной коленной чашечкой, затем он вдоволь поглумился над молодой женщиной – парикмахером, пришедшей в расположение именно по причине подготовки суточного наряда и караула (так было принято ежедневно), заставив её ползти по полу до туалета, а потом направился, постреливая по сторонам, в сторону дежурного по части, поскольку именно там находился единственный выход из казармы. А может, потому что именно там находился накануне заставивший его подчиниться офицер.
Надо сказать, что я не сразу определил всю серьёзность происходящих событий. Тарахтение автомата сперва вызвало у меня недоумение и только физиономия дневального и его поза на цыпочках, когда он вытягивал шею, пытаясь заглянуть за угол, привели меня в чувство и осознание того, что мы, хоть и не находимся на переднем рубеже, но война всё равно рядом ходит и расслабляться нам не разрешает.
Увидев идущего на меня по казарме вооруженного автоматом и стреляющего по сторонам человека, я понял, что это не кино и передо мной не немцы. Вытащив пистолет, я произвёл несколько выстрелов, в том числе и прицельных в Т.
Сказать, будто что-то произошло после этого, я не могу, и именно этот момент много лет, да и по сей день, снится мне в моих кошмарах. Я стреляю, а мой противник, как Терминатор, стоит невредимый! Это ли не повод для ужаса, ведь мы же не в шашки играли! Стреляю-стреляю, а противник стоит жив и невредим.
И тут Т. поворачивает дуло автомата в мою сторону, а дальше был, конечно, сплошной ад. Щепки, оглушившие меня звуки, страх вкупе со злостью, понимание того, что за каждое действие нужно будет ответить… В голове, как сейчас помню, только один вопрос: что случилось? Мы, люди, выросшие в мирных условиях, и даже имея принадлежность к военной профессии, никогда не готовились воевать со своими солдатами, тем более, в своей стране.
Не было никакого времени на раздумье! То, что творилось в дежурке во время стрельбы, трудно передать описанию. Благо, что закончилось очень быстро. Когда опустилась пелена, напротив, конечно, никто не стоял и только прижавшийся к стене дневальный пальчиком показывал на входную дверь, в которую, как я догадался, выскочил убийца. Правда, в тот момент мы ещё не знали, убийца он или нет.
Через несколько секунд статус Т. был определён. Я позвонил на места дежурства, а также в ОВД г. Сортавала и дал необходимую информацию. В тот момент, когда я разговаривал с дежурным по КПП части, тот сказал мне, что за пределы во время разговора выбежал неизвестный солдат с автоматом. Возможно, эта секунда спасла дежурному жизнь.
Выбежав за территорию части, Т. выбежал на участок железной дороги и по ней побежал, как моль на свет, не выбирая маршрута, в сторону железнодорожной станции. Надо сказать, ОВД сработал хорошо. Через несколько минут после получения информации от нас проезжавший по своим служебным делам начальник ГАИ города майор милиции Х. увидел бегущую по рельсам задницу с автоматом и, не долго думая, прострелил её, причём совершенно не учёл, что пуля-то в автомате со смещённым сердечником. В результате, пуля хоть и вошла в пятую точку, но вышла из первой, разворотив всё на своём пути, но сохранив жизнь убийце. Так бандит был задержан.
После того, как солдат с автоматом покинул расположение, у меня появилась возможность рассмотреть последствия погрома. В каптёрке в углу лежал опрокинутый навзничь и продырявленный, как дуршлаг, Андрюшка Мурзин с лицом, на котором можно было прочитать всё, что угодно (недоумение, злость), но не страх. Он пошёл своей грудью на дуло автомата во имя спасения жизней своих солдат, но не успел отвести смертельно опасный кусок металлической трубки в сторону – упал, сражённый. Не одна, а 21 пуля поразили Андрея, и почти все пули могли сыграть для него роль последней. Не ожидая смерти со стороны подчинённого, он пошёл навстречу ей, понимая, что за ним жизни других солдат и офицеров. Я много размышлял о последних секундах жизни Мурзина и о причинах, способствовавших трагической развязке. Уродливость исполнения внутренней и внешней политики, стыдливо-послушное исполнение устаревших актов органами самоуправления (с военкоматами и Министерством Обороны вместе взятыми), перекладывание ответственности, неспособность принятия взвешенных решений – целый ряд сопутствующих факторов, из-за которых и имело место быть это преступление. Но Мурзин-то… Он просто пришёл на службу и до последнего своего вдоха вёл себя как настоящий солдат. Он просто с первой и до последней минуты верил в то, что нужно так, а не иначе. Он просто знал, что идёт война, и он просто прекрасно отдавал себе отчёт в том, что автомат стреляет не ирисками, и что он не травматический. Он просто был профессионалом, и он пошёл грудью на преступника, пытаясь того остановить.
Не остановил. Ценой своей жизни он только дал время остальным уйти из зоны поражения, потому что никто не хотел в это утро умирать. В том числе и я.
Когда упала на пол последняя щепка и развеялась дымка в коридоре, когда были приняты все необходимые в таких случаях меры, когда сбежались в помещение люди, а следом прибыло руководство, когда начала работать следственная группа, оттесняя всех посторонних, когда я осмотрел помещение и свою одежду, которые были в дырках, в том числе и насквозь, только тогда пришло понимание, что на волоске висело не что-то типа шапки, на волоске висела жизнь. Ведь на теле не оказалось ни царапинки, а шинель была прострелена в двух местах. Металлический сейф пули пробили как консервную банку, а одна из пуль застряла в дверном косяке, из-за которого я вёл стрельбу из пистолета. Забегая вперёд, должен признаться, что все пули, выпущенные из моего пистолета, следователем были обнаружены прямо под стеклом дежурки. Стекло было из категории «витринное», т.е. толстое, и пули пистолета, едва пробив его, тут же падали на пол. Следователь, зная, что я произвёл несколько выстрелов, долго искал, куда же попали пули и был несказанно удивлён, увидев, что никуда. Он нашёл их прямо под стеклом.
С моей точки зрения то, что совершил утром 21 февраля 1995 года гвардии капитан Андрей Владимирович Мурзин – это подвиг. В жизни всегда может найтись ему место, и человек, что немаловажно, не всегда свободен в выборе этого места. Андрей не выбирал. Он жил в готовности к совершению подвига каждодневно, и его дети могут всегда гордиться своим папкой. Я пишу эти строки в надежде восстановить справедливость и рассказать о том, что же произошло на самом деле.
Похороны (прощание в гарнизонном клубе и отпевание в церкви) происходили с участием почти всех военнослужащих гарнизона и очень значительного количества населения города. Пришло очень много людей, которые Андрея совсем не знали до этого, но убийство его вызвало такой общественный резонанс, что мало кто захотел остаться в стороне. Иногда люди идут на похороны не столько для того, чтобы попрощаться, а чтобы убедиться, тот ли человек лежит в гробу. В случае с Мурзиным приходили именно попрощаться и выразить своё признание. Вся дорога от клуба до церкви была усыпана цветами – гвоздиками – и процессия все полкилометра шла по ним. С тех пор я никогда не дарю гвоздики живым людям.
Сразу после трагедии начались разбирательства. Комиссии приезжали одна следом за другой. Причины находили, включая всю свою воспалённую фантазию. Комбрига обвинили в том, что он изменил распорядок дня, как будто в вечернее время такого произойти не могло. Командование мотострелкового батальона постоянно ходило с опущенным видом. Их обвиняли по всем пунктам, и каждый получил свою порцию наказаний.
Даже погибшего Мурзина обвинили в том, что он полез не туда, куда надо, что не нужно было ему заниматься чужим караулом, что он сам недостаточно проявил дипломатии в том последнем для него разговоре со своим будущим убийцей и пр. Это как в случае с майором Солнечниковым, который своей грудью закрыл солдат от гранаты. Того обвиняли в нарушении мер безопасности и неправильной организации занятий, пока Президент России не захлопнул всем умникам рты своим Указом о присвоении Солнечникову звания Героя России.
Невдомёк членам комиссий было, что виновата во всём бездарная и коррумпированная политика государства, что движение в этом направлении, продолжающееся, кстати говоря, по сей день, приводит к конфликтам и войнам, что гибнут в этих конфликтах безвинные люди. Не представляют эти члены и того, какое антивоспитательное значение для молодёжи возымели их позорные действия, направленные на переведение «стрелок» и поиски «стрелочников».
К сожалению, историю с Мурзиным постарались по-быстрому замолчать. Т. отдали под суд, но заседания суда переносились по разным причинам в течение более трёх лет и чем, в конце концов, всё закончилось, я с достоверностью сказать не могу, т.к. в 1998 году уехал из Сортавалы служить в Алжир.
Что касается Вашего покорного слуги, то на офицерском собрании его обвинили в низкой стрелковой подготовке и посоветовали чаще ходить в тир. Правда, советы давал один офицер – политработник, которого, после того, как он надевал папаху, становилось практически под этой папахой не видно и которому, как человеку, изначально ущербному и недалёкому, можно было простить многое. Защищая свой тыл, он готов был оговорить кого угодно, лишь бы не коснулось самого. Он выглядел все трагические февральские дни 1995 года как обделавшийся скунс, и только поэтому я не стал вызывать его на дуэль.
Вернувшись из Африки через два года, я попытался узнать, чем же закончилась эта история. Сведения, которые слышал, были самые противоречивые и ничего определённого. Из непосредственных участников и свидетелей этой трагедии в части никого не осталось: кого уволили, кого перевели. Бессмертный политработник разваливал уже другой коллектив.
Андрея Мурзина похоронили на кладбище в окрестностях Петрозаводска. Изредка я прихожу к нему и прошу у него прощения. За Президента. За политрабов. За себя. Он молчит и смотрит на меня с памятника: такой же молодой, бравый и красивый. Герой. Офицер.
Я очень хочу, чтобы его дети (насколько я помню, у него было два сына) знали, что их отца не пристрелили, а что их отец погиб, когда пошёл безоружный на бандита, что он предотвратил и не допустил. Что он был до последнего вздоха офицером, и что его уважает очень и очень много людей, и что люди эти будут помнить о нём всю свою жизнь. Буду помнить про Андрея Мурзина и я, а это значит, что он будет жив в моём сердце. По крайней мере, пока жив я. Честь имею, Андрей!
